7 октября 1880 года. Вторник
Довольно трудно писать историю своей жизни, не живя, а я именно принимаюсь за эту работу. Я не живу, по крайней мере, не живу так, как хотелось бы жить.
Я с раннего детства помню в себе одну черту, которую, впрочем, не знаю, сумею ли формулировать. Если мне дарили, например, игрушку, то я, и не играя ею, и забыв о ней, испытывал какое-то особенное чувство - обладания вещью. Я помню, что на другой день после подарка я даже просыпался с этим чувством, и мне стоило некоторых усилий памяти и анализа, чтобы припомнить его причину. Но это продолжалось до тех только пор, пока на игрушке не было ни одной царапины. Стоило мне только немного ее испортить - и все обаяние исчезало: цельность наслаждения нарушалась воспоминанием о порче.
Впоследствии то же чувство прилагалось мною в разных случаях жизни, переходя в другие, более сложные формы. Общей формулой его можно выразить так: предмет или обстоятельство имели и имеют для меня цену до первого разочарования, как бы оно мало ни было. Стоит мне подметить в человеке, которого я ставил на пьедестал (от этой привычки я до сих пор не отвык) и который действительно заслуживает полного уважения, какую-нибудь мелочь, но мелочь не симпатичную мне, - и все обаяние исчезает, в моих глазах он делается равным массе, толпе и, следовательно, - нулю. (Однако видно, что я вчера сдавал репетицию по математике.) Итак, цельность моего представления о предмете может нарушить самый пустяк, самая мелочь, - но нарушить безвозвратно.
Я могу ценить красоту девушки, пока не замечу, что у нее неровно острижен ноготь: раз я это увидел и раз это подействовало на меня неприятно, - кончено! Для меня красоты не существует, для меня существует один только этот неровно остриженный, неприятно режущий глаз ноготь.
С первого раза это может показаться смешным и странным, но, вдумавшись, я выяснил себе причину и проверил ее на опытах. Дело в том, что я люблю во всем только первый номер, посредственность для меня невыносима, посредственность - грубый и самодовольный застой, а я дорожу стремлением к вечному усовершенствованию, к идеалу. Из этого я заключаю, что я идеалист во всем, даже в мелочах и пустяках.
Все это наговорил я затем, чтобы выяснить, почему я так смотрю на свою жизнь: я мог радостно ощущать в себе чувство бытия только до тех пор, пока на жизни моей не было ни одного пятна, пока я верил, именно верил в красоту девушки, пока не заметил этого ногтя. Но мало-помалу зеркало моей жизни (выражаюсь карамзинским стилем) потускнело и загрязнилось, отношения запутались, разочарования за разочарованиями - и жизнь потеряла для меня всю прелесть: целость наслаждения нарушена, и все пропало.
Каждый раз, как я принимаюсь за анализ, я чувствую себя все сильнее и сильнее в нем. Хорошо ли это? Идти ли по этой дороге? Я уж испытал всю сладость честной мысли, наблюдения и анализа - и мне страшно за себя, я боюсь в конце концов прийти к очень уж страшным и безотрадным для себя выводам. Но лучше самая скверная правда, чем самый радужный обман, да наконец, эти страдания мне льстят: они - благородные страдания, они меня выделяют из этой добродушно-глупой или животно-злой, но всегда слепой, близорукой и склонной к самообману толпы.
Свободное копирование
