Через три дня я была вызвана к прокурору Москвы, и с меня была взята подписка о невыезде. Меня судили за клевету. Дело должно было слушаться в Военном трибунале на Арбате.
Алексеев хлопотал о том, чтобы меня до суда лишили свободы, но это почему-то ему не удалось. Однако когда я явилась на суд, меня тут же взяли под стражу. Я сидела отдельно от всех за деревянным барьером, и с двух сторон стояли вооруженные красноармейцы.
Не могу описать состояния, которое овладело мною перед судом. Я не солгала: Алексеев, нося на ремне револьвер, неоднократно грозил нам смертью. Но у меня не было ни одного свидетеля, и я понимала, что неминуемо буду осуждена за клевету.
Перед судом многие навещавшие меня друзья готовы были идти на суд лжесвидетелями, лишь бы спасти меня.
Тронутая их чувствами, я благодарила, но согласиться на это не могла.
На что я надеялась?.. Ни на что.
В роковое утро перед тем, как идти в Военный трибунал, Васильев стоял передо мною, заряжая свой револьвер, и спокойно меня «утешал»:
– Курчонок! Ведь я бы жизнь свою отдал, если бы мог спасти тебя от этого суда, но это не в моей власти. Во всяком случае, я обещаю тебе, что труп Алексеева ты увидишь у своих ног.
Легко можно представить, в каком состоянии я пришла в Военный трибунал.
Справа и слева раздражающе холодно блестели штыки на винтовках моей стражи. Голова от бессонной ночи болела, словно налитая свинцом. Шум зала представлялся мне гудением огромного шмеля. И вот в эти страшные минуты я вдруг ощутила первые движения моего ребенка. Он бился во мне, бился тревожно, не переставая…
И я подумала о том, что первое движение ребенка должно наполнить сердце матери новым, доселе не испытанным, необыкновенным счастьем, а я… Я ощутила его впервые за деревянным барьером, сидя под стражей в зале, где меня будут судить, и, кто знает, может быть, этому маленькому существу суждено родиться в неволе, за решеткой…
Сияющий и беспрестанно улыбающийся Алексеев был в зале со всеми своими друзьями.
Наконец в порядке разбора дела судья вызвал меня. Я встала. Он спросил меня, правда ли, что Алексеев угрожал мне и маме, а если да, то в какой форме?
– Он угрожал нам не раз, – ответила я, – при малейшем удобном для этого случае, а именно когда дома не бывало моего мужа и свидетелей. Подтвердить это может только моя мать, которая не может быть свидетелем, а так как я не имею возможности доказать вину Алексеева, то судите меня так, как полагается по советскому закону.
– Мы будем вас судить так, как вы этого заслуживаете, – мягко заговорил он, – но прежде прошу вас вспомнить последний случай, когда Алексеев угрожал вам. Рассказывайте не торопясь, как будто у вас по этому делу есть свидетели.
Мне не пришлось долго напрягать свою память, последний случай угрозы произошел совсем недавно.
– Мы все готовим себе пищу на печках-времянках, – начала я рассказ, – дрова лежат в сараях в глухом подвале. Несколько дней тому назад мы с мамой взяли колун, мешок для дров, свечку и спустились в подвал. Алексеев, очевидно, видел, как мы вышли из кухни к черному ходу, и тотчас последовал за нами. Только мы стали колоть дрова, как при свете огарка перед нами появился Алексеев. Вам известно, что на полушубке он носит ремень с револьвером в кобуре?.. «Ну что, сволочи, дрова колете?» – спросил он. Мы с мамой не ответили, продолжая работать. «Мы еще не то заставим вас делать! – не унимался Алексеев. – Скоро будете нам уборные чистить!..» Тут мама не выдержала и стала просить, чтобы Алексеев оставил нас в покое и ушел, на что последний ответил: «Да знаете ли вы, что я могу вас тут обеих прикончить? И даже не отвечу за это! В газетах писали об одном случае, как член партии Латис»…
– Не Латис, а Мартис! – завопил со своего места Алексеев.
Судья позвонил, призывая Алексеева к порядку.
– Ну, может быть, и Мартис, – согласилась я. – Так вот, этот самый Мартис узнал в одном проходившем мимо гражданине своего врага, бывшего графа (фамилию не помню), и выстрелом в упор убил его. За это Мартис не понес никакого наказания, и если он также пристрелит нас здесь обеих, то Республика скажет ему за это только спасибо… «Какой благородный подвиг! – ответила мама. – В глухом подвале убить двух беззащитных женщин! Только на такое геройство вы и способны!» Вслед за этим от Алексеева последовали всякого рода оскорбления.
– Это все? – спросил судья.
– Все…
– Почему вы перебили рассказ обвиняемой? – обратился судья к Алексееву.
– Потому что я говорил другую фамилию, а она перепутала, вечно все врет… перевирает…
– Значит, вы ей об этом случае рассказывали?
Алексеев молчал.
– Рассказывали или нет? – настаивал судья.
– Ну, положим, что рассказывал, но ведь это еще далеко не угроза? – вопросом на вопрос ответил Алексеев.
– По вашим взаимоотношениям с Мещерскими нельзя предположить, что вы рассказывали им этот случай в дружеской беседе, – пристально глядя на Алексеева, сказал судья. – И кроме того, налицо странная аналогия: член партии стрелял в «бывшего», а ведь Мещерские тоже являются «бывшими»…
Я не помню точно, как в дальнейшем разворачивался ход дела, помню только одно: я не верила своим ушам, мне казалось, что дело ведет не судья, а мой защитник. Алексеев был пойман на слове, и в дальнейшем судья сумел заставить Алексеева признаться в том, что тот рассказывал нам об этом случае в подвале.
Алексеев категорически отрицал только то, что угрожал нам лишением жизни.
Военный трибунал меня оправдал, и к двенадцати дня мы были уже дома.
Свободное копирование
