authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » ninapti » 17. ТЁМНОЕ и СВЕТЛОЕ

17. ТЁМНОЕ и СВЕТЛОЕ

29.06.2019
Хабаровск, Хабаровский край, СССР
В грузовом мотороллере

 

На время уличного воспитания, когда летом мы были предоставлены сами себе, упало и мое "сексуальное" взросление. Имело оно самый мерзостный характер. Начиналось все от семнадцатилетнего шалопая Виктора, племянника одной из соседок по дому на Ломоносова, 12. Переживающий бурное созревание, Виктор на каждом углу и при каждом удобном случае переходил на "эту" тему. Поскольку он участвовал в наших набегах на орешники, то всяких скабрезностей во время походов мы от него наслушались по макушку. Именно он посвятил нас, 11-12-летних голенастых и выпендривающихся сосунков в те тайны, что касаются отношений между мужчиной и женщиной и от чего появляются дети. Эти рассказы, стишки вроде "Одинажды один..." вызывали во мне никогда до того не испытываемые ощущения. В низу живота вдруг появлялась какая-то пустота, она медленно расширялась, оттуда исходила приятная истома, разливающаяся по телу... Я сама не понимала, что хотело мое тело, но с каждым разом, чтобы вызвать это ощущение, требовалась все большая откровенность в рассказах, и мы сами придумывали всякие мерзости про мужчин и женщин, разжигая свою фантазию.

 И лето 1956 года было для меня самым "грязным". Какими словами в этих компаниях мы только не выражались. Тогда я просто переболела матами, сальными анекдотами и на всю жизнь получила иммунитет  к сквернословию и к вульгарщине. Это было просто как черная оспа, оставившая след во мне в виде резкого неприятия словесной и изобразительной грязи.

Распущенность как-то выхлестнулась за края (соседка подслушала наш разговор с Люськой Белоусовой и передала маме), родители "прозрели" - что творится в голове их пионерки и отличницы, и задали мне такую трёпку! Вторую в моей жизни. К тому времени я уже и сама ощущала, сколько мерзости содержится в наших разговорах, да остановиться не могла - наша дворовая компания была мне дорога, а тема "про это" в ней была чуть ли не главная. Ремень был очень кстати - пусть и жёсткая операция, но, наверное, в том случае - необходимая. "Не время!" - вот что было основным аргументом убеждения поркой. Тогда взрослые не посвящали детей в эту сферу человеческого быта, все расспросы пресекались, а слова "стыд" и "совесть" вместо разъяснений, нас, конечно, не удовлетворяли.

В доме, где я росла, матов не было никогда. Мама рассказывала, что Папа позволял себе помянуть "такую мать", если что-то не ладилось. А отучила его от этого я, трехлетняя. Одолевая как-то высокий стул и срываясь коленкой, я процитировала одно из папиных выражений в его присутствии. И все! Услыхав грязное ругательство, нетвердо и картаво повторенное дочуркой в розовом платьице с выглядывающей обтянутой белыми трусиками попкой, изумившись такому несоответствию и не желая повторения этой картины в дальнейшем, Папа с матами, по крайней мере, при домашних, завязал. И когда летом 56-го Папа взял в руки ремень, то слова: "Даже я, мужчина, себе этого не позволяю, а ты - девочка!.." - были очень убедительными.

И сейчас, когда я слышу с экрана или читаю с листа этот пресловутый народный фольклор, а автор - уважаемый художник слова, искусства ли - я в досаде. Зачем это выставлять напоказ? Да, это народная речь, да это есть в жизни, но у каждого человека происходят по несколько раз на дню физиологические акты, время от времени он освобождается от накопившихся шлаков, грязи, и ведь нормальному человеку не придет в голову копаться в этих выделениях, разглядывать их, вдыхать их ароматы... Существуют помойки, свалки - будет ли в них рыться та же Кира Муратова? Почему же их, режиссеров, актеров, писателей не коробит иметь дело с грязью словесной? Помню, как я была шокирована, прочитав в романе Толстого "Воскресенье" слова Катюши: "Да, я - б..!" Потом я встречала эти слова и у Пушкина, и у Лермонтова, и у других классиков. Но старалась быстро "промелькнуть" эти места, объясняла их появление или глубоким переживанием писателя той сцены, которую он описывал, или озорством автора, надеющегося, что вот именно это стихотворение никуда, кроме как в руки приятеля - не попадет.

Сплошной мат на экранах и в книгах, который появился вот в последние годы, просто угнетает меня. Оказаться около матерящегося человека для меня как побывать в грязной вонючей уборной, также унизительно и противно. Возможно, отчасти этим  объясняется постепенное охладевание к фильмам и к телевизору и неизменное уважение к нашему российскому радио, которое оказалось невосприимчиво к этой новой моде и сохранило (может быть, пока) чистый русский язык.

Конечно, не раз в жизни я была поставлена в такое мерзкое состояние, что в пору было защищаться от несправедливости с пистолетом в руках, и вот тогда от бессилия, чтобы не закричать во всю ивановскую, разрядить переполнявший меня гнев - выпаливала эти слова. Но никогда это не было при посторонних, и, остынув, со стыдом представляла эту сцену и маялась втайне: "позор"!

Лето в Хабаровске жаркое, а зимы – очень ветреные и морозные. Летом мы с Папой часто ночевали на крыше нашего сарая, стоящего в десяти метрах от дома на улице Серова. Сарай длинный, на два дома. Крыша крыта толем и поката. Мы взбирались с Папой по приставной лестнице, раскидывали одеяла, подушки и укладывались вверх лицом. Как ясно был виден Млечный путь и ковш Большой медведицы. (Кстати, уже взрослой я узнала, что слово Кичига, от которой произошла мамина фамилия, означало на Руси «созвездие», иногда так звали созвездие Ориона, иногда – Большой медведицы).

В сарае несколько лет мы держали чушек. И когда под зиму чушку закалывали, то пир в доме был горой. В ход шла и жареная кровь, и сало. Вкуснее картошки, жареной на свежем сале, я ничего в жизни не едала.

Потом как-то очередная чушка заболела и сдохла. А поскольку к этому времени вышло еще и постановление «партии и правительства» сдавать свиную кожу от животных, выращенных в собственной стайке, и папа уже попробовал выполнить эту работу – снять с заколотой свиньи кожу (помню его с ножом в руке над свиной тушей – он только что не матерился при мне, но весь его вид говорил, что в гробу он видел эту работу), то больше свиней родители не держали. Попробовали завести козу – бодливую бело-коричневую Майку с длинными рогами и большим выменем. Майка пробыла у нас несколько лет и даже принесла белого козленка, который оформился в молодую белую козочку и вдруг сдох. А потом сгорело сено, запасенное папой на зиму для Майки, пришлось и ее прирезать.

И Папа увлекся охотой. Он приобрел ружье, и я любила смотреть, как папа его чистит шомполом (длинная алюминиевая палка, похожа на клюку, на одном прямом конце которой сделана длинная  щель, через нее протянутая смоченная в машинном масле тряпочка). Папа с силой несколько раз вгоняет шомпол в ствол ружья, тряпочка при каждом вытаскивании все чернее и чернее. А потом Папа начинал набивать патроны порохом, потом войлочный (нарезанный из старого валенка) пыж, потом малая толика дроби, опять пыж, но уже картонный (а может, очередность пыжей я перепутала), и всё это заливалось парафином. Готовый патрон вкладывался в патронташ.

На охоту Папа уходил рано утром, возвращался к ночи. Иногда на его поясе покачивалось несколько черных уток или попадался селезень с сине-изумрудной головкой. Но чаще папа на вопрос: «Кого убил?», отвечал, смеясь: «Кого убил – ноги и время!»

А потом у Папы началось увлечение техникой. Сначала он купил себе велосипед. И везя на багажнике новой покупки домой младшую пятилетнюю дочь, не заметил, как ножка той попала меж спиц заднего колеса. Лишь крик Галочки остановил Папу, он с ужасом увидел, что кожа на ступне содрана до крови, а девочка заходится в крике. Еще больший крик подняла тогда Мама. Гале перевязали в пункте скорой помощи ножку, и инцидент был исчерпан. Через несколько лет родители «разорились» на двухколесный мотоцикл (конечно, подержанный, часто ломающийся), а позже, когда мне уж 15 лет сравнялось, был приобретен грузовой мотороллер – вершина нашего технического оснащения. Сначала у зеленого мотороллера был кузовок, но потом Папа сделал над ним тент. Мотороллер был грузовой, людей на нем возить не разрешалось, но мы с Папой часто это нарушали. К нам не придирались. На поселке все друг друга знали, и должностные лица особо не усердствовали при исполнении обязанностей.

А вот мотоцикл, который у нас еще долго оставался (никто его покупать не хотел за предложенную цену, а дешевле – Мама говорила, что лучше уж тогда сдать в металлолом), папа оборудовал небольшой платформой, чтобы мне удобно было ставить неживую левую ногу, и мы нередко с ним выезжали «покататься». Оденемся потеплее и выезжаем на какую-нибудь не очень оживленную асфальтированную дорогу. Я крепко обнимаю широкую папину спину, мотоцикл летит по шоссе, а я распеваю во все горло что-нибудь подходящее случаю. Ах, хорошо-то как было!

06.10.2016 в 09:40

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: