Во втором классе у меня появилась подружка Света Шемякина. Эта девочка была подарена мне Богом, как один из самых близких и любимых людей на земле. Наша дружба, продолжавшаяся до самой ее смерти в 1986 году, была редкостным, для меня больше не повторенным ни с кем, родством душ.
Мать Светы Нина Петровна работала в нашей школе учительницей по русскому языку. Со слов Светиной сестры - Гали: Н.П., не была зарегистрирована с отцом Гали и Светы, Шемякина - это ее фамилия, Светиного отца фамилия была - Шереметьев. Нина Петровна ушла от мужа сразу же, как родилась Света, к другому мужчине, оставив мужу старшую Галю, которой тогда было 2 или 3 года. Но и новой семьи не получилось, и Нина Петровна уезжает к сестре в Воронеж, где у нее рождаются ещё двое детей. Младшая Оленька умерла совсем крохой, а со Светой и Толиком Нина Петровна в 1952-ом году оказывается в поселке Горького. Поэтому Светлана пришла к нам во второй класс.
Когда они приехали в поселок и поселились в соседнем, кирпичном доме, в комнатке коммунальной квартиры, то жили втроём - отца у Светы и Толика не было. Потом у них в доме периодически появлялись мужички, но пожив какое-то время - исчезали. Задержался один дядя Саша Л., тихий, пьющий, но работящий мужчина. Он обожал хорошенькую умненькую жену, помогал ей поднимать двоих усыновленных им детей. А когда Света и Толик выросли, свободолюбивая Светина мама рассталась с уже пожилым дядей Сашей и стала жить одна в Ташкенте, время от времени наезжая в гости к Свете и внося сумятицу в семейную жизнь дочери.
В школе нам с подружкой никогда не было скучно друг с другом; поссорившись из-за пустяков, мы искали повод поскорее помириться. В нашей дружбе я была ведущей, Света – ведомой. Я придумывала игру – Света подчинялась. Мы и ссорились, и мирились. Ревновали друг друга к девочкам. Особенно я была нетерпима, если Света вдруг «задруживалась» с другой девочкой. Я тут же разрывала нашу дружбу, а Света, поиграв с другой, стремилась вернуться ко мне. Я подолгу держала ее на дистанции, а потом меняла гнев на милость, потому что вообще-то ни с кем мне не было так интересно и хорошо, как с нею. Мне нравилась ее внешность – невысокая, полноватенькая, с полными алыми губами, желто-соломенными прямыми волосам, которые она заплетала в две толстенькие короткие косички, а потом коротко остриглась. Она была кареглаза, розовая, упругая, попрыгунья. Мне нравилось, как ее одевали, и я все время приставала к маме, чтобы мне купили такую же шляпку, как у Светы. Помню, у нее был красный фетровый берет с помпоном – лапшой. И когда я в магазине увидела точно такой (правда, зеленый), то настояла, чтобы мне его купили, хотя он совсем не так мне шел, как Светин – ей. То же получилось и с зимней шляпкой. Что было хорошо на крупноватом удлиненном Светином лице, на моем – кругленьком - совершенно не гляделось. Света была первой чтицей на вечерах в школе моих стихов, которые я начала писать в 13 лет. Мы инсценировали с нею маленькие пьески, разучивали вместе стихи, читали их «в лицах». Электрофицированную географическую игру, в которую мы с нею играли, я помню до сих пор.
На фотографии, сделанной по окончании 4-го класса, Света и я стоим в центре верхнего ряда: помню, мы тогда припозднились и влетели в спортзал, где все наши уже разместились по скамьям, последними. Поэтому оказались не в привычном соседстве с учительницей, как лучшие ученики класса (такой вот был признак "классной элиты"), а на периферии - среди средних по успеваемости. В руке у меня была ветка черёмухи, и пока фотограф настраивал объектив, я эту веточку примостила между собой и подружкой. Света весело наблюдала за моими стараниями.
И до сих пор я помню ее смех и ее голос в нашем детстве. Я ничего нежнее не слыхала в жизни! Ах, моя Светочка!
В нашем нашем поселке Светина семья прожила лишь пять лет. Непоседливая Нина Петровна отчего-то взбудоражила всю семью идеей переехать жить на Алтай. Так я лишилась своей любимой подружки. Но переписка с нею продолжалась, и мы несколько раз встречались.
В августе 1962 года за успешную сдачу школьных выпускных и институтских вступительных экзаменов родители сделали мне подарок: разрешили съездить на Алтай, в село Ильинка к Свете, гостившей там в доме родителей на каникулах. К тому времени Света уже год, как была студенткой педагогического Горно-Алтайского института. Её сельская школа, которую она окончила, избегла педагогической реформы и осталась десятилеткой в отличие от моей - одиннадцатилетки, потому и обогнала меня Света в учёбе.
В то лето в Томск, где я только что поступила в институт, приехал Папа, привезя мне тёплую одежду. Мы сдали вещи в студенческую камеру хранения и на поезде двинулись в сторону Горно-Алтайска.
До места, кроме как поездом, надо было еще добираться с пересадками на автобусах. И вот, когда мы с Папой ожидали очередной, но последний автобус в каком-то райцентре, (а застряли мы там на несколько часов, успели сходить в местную столовую и удивиться громадным тамошним порциям) и сидели сытые, усталые и разомлевшие на августовской жаре на своих чемоданах и сумках в ожидании вот-вот должного подойти транспорта до Ильинки, вдруг сзади на меня налетел вихрь, смерч - меня подняли с узла, мои ноги даже оторвались от земли, меня тискали, обнимали, целовали и все это под крик: "Нинка! Нинка приехала!"
Света в этот день была с Ниной Петровной в райцентре, и ей (деревня же, все друг друга знают) сообщили, что какой-то мужчина с девушкой расспрашивали о дороге на их Ильинку. Конечно, она сразу догадалась, что это я с Папой: мы с нею перед тем списались, и я предупредила ее о нашем приезде.
Мы не виделись пять лет. Света из пухленькой, невысокой, хорошенькой девчушки превратилась в рослую, с крутыми плечами красавицу с прямыми соломенными волосами, перед которой я выглядела даже субтильной, тем более, если учесть мою стройность из-за выпавших в последние месяцы нагрузок и скудного питания в студенческой столовой.
Мы провели в Ильинке с Папой неделю. Папа уже на третий день заскучал, вечерами стоял у плетня и смотрел на закат. Он тяготился бездельем. Дядя Саша, Светин отчим, то устраивал ему рыбалку, то старался поговорить за бутылочкой, но Папа, приложившись в первый вечер, больше пить не хотел, и, в конце концов, взял в руки какой-то сельский инвентарь и занялся уборкой двора под причитания Нины Петровны: "Яков Ефимович! Не надо, вы же отдыхать приехали!"
Мы же со Светой предавались воспоминаниям, рассказам и беседам. Света покатала меня в лодке по Чулыму, (так кажется звалась протекающая мимо Ильинки река), и я удивлялась мощным взмахам ее сильных рук, управляющимся с веслами; я попробовала взять весла в руки, но уже на третьем взмахе не смогла оторвать весла от воды. Она подшучивала над моей немощью: "городская!"
Вечером мы с нею ходили в клуб на их танцы, в кино. Посмотрела я на деревенскую "тусовку" в темном, похожем на сарай, клубе, танцы под радиолу...
Однажды за нами, возвращавшимися из клуба, увязался местный "первый парень", как шепотом отхарактеризовала мне его Света. Он был хамоват и настырен. Света несколько раз одернула его за реплики в наш адрес, я молчала, он начал задираться ко мне: "А что это твоя гостья молчит, язык что ли проглотила?" Вдруг оставил нас в покое, а через несколько минут мы услыхали рев трактора за спиной, Света было отбежала, но я шла как шла, бежать не могла, да и вообще - в такую игру лучше не вступать. Так мы и дошли до Светиного дома в сопровождении трактора, время от времени взрыкивающего сзади, как бы угрожая прибавить скорость и - подумаешь! - раздавить этих "выбражуль".
Кормили нас там на убой. Мы с Папой, не избалованные в рабочем поселке поросятиной, гусятиной, свежими яичками, сначала подсаживались к столу, предвкушая пиршество, но увы - ничего есть было невозможно: Нина Петровна все, начиная от яичницы, кончая жареным гусем, безбожно пересаливала, до горькости. ("Перевод продуктов", - так выразился Папа, когда мы ехали уже обратно в Томск).
Светина судьба сложилась драматически...
