А потом в 1954 году я опять подал заявление, и меня спокойно, без всяких экзаменов принял тот же Парийский. Никто меня там не трогал целых четыре года, никто не вспоминал ничего, как будто все прошло. Парийский ко мне относился плохо, но он мог меня лично как человека не любить, я на него не обижаюсь. Один раз он увидел, что я несу пачку книг, купленную в букинистическом магазине, и с раздражением сказал: “Что вы все книги носите?”. Я не смог ему ответить никак, не хватило ума, потому что никогда не думал, что можно упрекать за то, что книги покупаешь. Так хвост за мной и тянется, что я неравнодушен к книгам. Похоже, знали еще по Киеву, что я покупаю. Ничего плохого я не покупал, я же в магазине покупал. Можно меня было бы упрекнуть, что один раз я купил собрание сочинений Ницше, которое продавалось в магазине. Если нужно, пусть бы они отбирали, но я же никому не навязывал — ни книги, ни идеи, ничего, и у меня всегда душа была спокойна.
И сейчас моя душа спокойна. А когда все это происходило, уговоры и несговорчивость, и два года платы за это и все прочее, я решил для себя, что никому никогда служить не буду: ни австралийской, ни индонезийской, ни американской, ни французской, ни японской, ни советской разведке служить не буду. Просто неприятие этого способа жизни. Думаю, что они как-нибудь без меня обойдутся, но чтобы я спал спокойно, такой я эгоист. За это платят люди, иногда подороже, чем я. Все.
Свободное копирование
