Настало время обеда, Наташа не хотела идти без меня, и потому мы вышли все; едва сели в столовой, как Ольга, заметя мое беспокойство, сказала мне, что пойдет посмотреть, не нужно ли чего больному, и выбежала из комнаты; но это не могло меня успокоить. Я встала и пошла к больному. Наташа последовала за мною. Мы застали больного в большом волнении, глаза его беспокойно блуждали по комнате. Он потребовал свой портфель (который все время лежал под его подушкой). Наташа подала. Дрожащими руками он открыл его, пересчитал ассигнации и отдал его опять Наташе, говоря:
— Положи все в шкап, запри и ключ отдай Натали. Потом стал беспокоиться о своих часах.
— Что, если мои часы украли? — говорил он.— Как мне тогда быть?
— Не беспокойся,— сказала я,— часы твои в шкапу. По-видимому, он не слыхал этого. И стал говорить по-немецки.
— Быть может, ты желаешь видеть Мейзенбуг? Не позвать ли ее? — сказала я.
— Что ты,— отвечал он,— она давно умерла, ты позабыла.
Наконец беспокойство больного достигло крайних пределов. Он был уверен, что возле его комнаты все дамы, и требовал объяснить им, что он не может встать. Чтоб успокоить его, я уходила в другую комнату, но он не верил.
— Нет, ты не так скажешь,—говорил он,— я сам пойду.
Наташа села у его кровати и тихо клала его ноги на постель, когда он спускал их, чтоб уйти.
Я села по другую сторону и также старалась удержать его, целовала его руки. Он смотрел на все равнодушно. Наташа не знала еще, что означает желание уйти.
Когда Наташа встала и вышла на минуту из комнаты, то он сказал твердо:
— Ну, Натали, не удерживай меня более, пусти...
— Куда же ты хочешь идти? — спросила я.
— Я хочу уехать только отсюда,— отвечал он.
— Подождем, мой друг, до утра,—отвечала я,—Ольга и Лиза еще спят, а как проснутся, мы поедем все вместе.
— Нет,— возразил он,— до утра мне ждать нельзя. Да и зачем брать Лизу? Ведь мы никуда не едем. Пусти же меня.
— Нет, одного не пущу, возьми и меня с собой,— сказала я.
— Дай руку, если хочешь. Пойдем и предстанем перед судом господа.
Когда бред усиливался, он кричал кому-то наверх:
— Сударь, возьмите, пожалуйста, омнибус или четырехместную коляску. Извините, сударыня, что я не встаю: у меня в ногах ревматизм. Можем ли мы, сударь, воспользоваться вашей коляской, если это вас не обеспокоит? (франц.)
Пусти меня, Натали, никто не хочет приехать последним.
— Подождем Лизу,— сказала я.
— Нет, не удерживайте меня. Я боюсь, чтобы Ольга и Мейзенбуг не сделали скандала, тогда весь Париж узнает, им нечем будет платить. Надо поскорее взять омнибус...
И он кричал сильным голосом:
— Остановитесь в Pavilion Rohan, 249 (франц.).
Он продолжал разговор с каким-то господином, сидящим наверху:
— Сударь, видите ли вы меня с высоты? Я вас отсюда очень хорошо вижу (франц.). Какие огромные агенты теперь, я давно его знаю, ездил с ним в омнибусе.
Затем он стал просить шляпу. Я отвечала, что шляпа в шкафу. Тогда он стал собирать одеяло и делать форму шляпы. Руки у него дрожали. Он передал мне одеяло, говоря:
— Натали, держи. Я возьму наши вещи и пойдем. Возьмем с собою Тату. Я готов.
Затем он опять требовал омнибус или карету.. Дыхание становилось все труднее и труднее, слова менее ясны, он перестал говорить.
Свободное копирование
