Сентябрь 7, 1925 год
Мои воспоминания.
С течением времени очень многое изглаживается из памяти, но некоторые отдельные моменты могут жить в памяти очень долго. И вот, на этих страничках я хочу записать все, что не изгладилось, что запечатлелось в моей памяти на долго и крепко.
Начну по порядку.
Родился я в селе Камелик, Клевенской волости, Николаевского (ныне Пугачевского) уезда, Самарской губернии.
Это село находится к востоку от города Пугачева, в сорока верстах от него, на берегу реки Большой Иргиз, впадающей в Волгу.
Вообще, Пугачевский уезд считается безлесным, леса можно встретить только по берегу реки, а все остальное пространство – степь да пашня.
Но село Камелик занимает довольно красивый уголок. С трех сторон он окружен лесом, а с четвертой прилегают поля. Место ровное-ровное, так что глаз видит далеко.
В селе насчитывалось около трехсот дворов. Население занималось исключительно крестьянством, но таким, от которого брали все для своего существования, - начиная от белья и одежи и кончая обувью. О крестьянском инвентаре и говорить не приходится, - все своего производства.
Помню, бывало в церкви к обедне звонят, крестьяне все были очень набожны, а другие просто любили «праздновать», и вот выползают из домов мужики, вымытые, в синих посконных штанах и в красных посконных рубахах, в намазанных дегтем до полного насыщения сапогах со скрипом, с лоснящимися волосами, вымазанными маслом. Походка горделивая, торжествующая. А за ними или рядом - идут их жены в цветных юбках с бесконечным множеством оборок, так что запутаться можно. Идут и пыль столбом поднимают. Полусапожки у них тоже со скрипом, шелковые шали цветные и непременно полны карманы или платки семячек. Идут и поплевывают, улыбаются, со всеми здороваются.
И так все, - у всех шелковые головные платки цветные, все с семячками, с прилизанными волосами и в сапогах со скрипом. Это была мода того времени в деревне. Она, конечно, заимствована из города, но перерабатывалась до неузнаваемости.
Позднее все менялось. Посконные штаны и рубахи заменили покупной материей. Но шелковые шали, скрипящая обувь и семячки и теперь любимое у крестьян. Да, и крестьянское сукно еще живет. Из вытканной из овечьей шерсти материи, наподобие сукна, крестяне шили себе армяки в виде пиджака. Сами себе они валяли обувь и из овчин, которые сами так же вырабатывали, шили себе шубы. Теплые шубы!
В хозяйстве овец имелось всегда много – двацать – пятьдесят штук в среднем хозяйстве.
Родился я 20 октября 1899 года. И как полагалось по тогдашнему обычаю, меня крестили в церкви. Крестным отцом был брат моей матери, Николай Авраамович Саблин, а крестная мать – сестра отца, Мария Васильевна Смагина. Она и сейчас еще живет в селе Камелик (это записано в 1925 году).
Родители мои были: Федор Васильевич Кизяев и Параскева Авраамовна, урожденная Саблина, - занимались они, как и все, крестьянством.
Из рассказов, слышанных мною после, со мной случилось большое приключение.
Это было летом 1900 года, когда мне было всего десять месяцев. Родители и дедушка с бабушкой были в поле – убирали сено. Там же был и я в распоряжении десятилетней няни.
Случилось так, что все наши должны были переехать на другой участок сенокоса, и весь стан так же надо было перевозить на новое место уборки сена.
Дедушка решил сначала перевезти рабочих: отца. Мать и других, а уж потом стан. На стану оставил няньку и меня.
Когда он уехал, няньке, видимо, стало жутко одной в поле, и она решила идти вслед. Но поле большое, место новой стоянки было далеко – версты за три, а хлеб в поле стоял высокой стеной. Так что ребенка, няньку, и не было видно.
Пройдя некоторое расстояние, она сбилась с дороги и пошла по другой, проходя мимо небольшого леса и пруда. И так она шла до тех пор, пока. Видимо, не устала нести меня. А как устала – решила посадить меня на дороге на землю между двух стен хлеба, а сама побежала дальше. Это было утром.
Когда дедушка вернулся на стан – няньки и меня не было. Он, перепугавшись, поехал быстро к отцу с матерью и сообщил им эту новость.
Тогда все всполошились, начали нас искать. Как рассказывают, все люди из села выехали в поле для розыска и наконец нашли няньку без ребенка.
Каково было матери! Она лишилась чувств и рассудка, рвала на себе волосы.
Нянька не могла ничего определенного сказать, где меня оставила.
В церкви зазвонили в набат и все снова принялись искать меня. Долго, до вечера искали и, наконец. Нашли, валяющимся в дорожной пыли с запекшимися губами и с полным ртом земли.
После этого происшедствия мать моя окончательно лишилась ума и начала бесноваться, на всех кидаться, кусать и старалась убежать. Её привязывали, возили в какой-то монастырь, но... через полгода она умерла, оставила меня и мою сестру Любу совсем маленькими.
Свободное копирование
