Моя жизнь - 53

   * * *

   3. НОВЫЕ БОТИНКИ

   Папа работал ассистентом на кафедре туберкулеза с очень скромной зарплатой и, чтобы семья (мама, бабушка Сима и я) могла более или менее сводить концы с концами, вынужден был подрабатывать по совместительству еще и в медицинском училище. Конечно, это была совсем другая жизнь, чем в санаториях. Сказать, что мы бедствовали, было бы неверным, но и позволять себе ничего не могли. Сколь я помню, у папы был один единственный костюм, в котором он ходил на работу, и одна пара поношенных, многократно ремонтированных туфель. Ничего нового из одежды и обуви не могла себе позволить и мама. Донашивала старое. Я рос, и мне, конечно, иногда подкупалось кое-что, когда чинить мою одежду было уже невозможно. Но так жили все, и стесняться того, что на самом "причинном" месте моих брюк красовались аккуратные заплаты, не приходилось. Дело было не только в том, что на покупки не было денег, но и в том, что в промтоварных магазинах были тогда совсем пустые полки. Купить что-либо было проблемой. Правда, в так называемых "коммерческих" отделах крупных Универмагов можно было кое-что купить, хотя выбор и там был невелик, а вещи стоили так дорого, что нам они были просто не по карману. Я сам отремонтировал себе старые ботинки, когда у них отлетела подошва. Где-то, примерно за год или полтора до своей смерти, дед Нём приехал к нам в гости и, увидев как я пришиваю дратвой отставшую подошву на своих единственных ботинках, повел меня в "Утюжок" и купил мне (в "коммерческом отделе"!) новые ботинки с брезентовым верхом на резиновой подошве. Я точно помню, что они стоили целых тридцать рублей - деньги по тому времени не очень большие, но для нашей семьи недоступные - это примерно 10% папиной зарплаты.

   Такое финансовое положение семьи было вызвано, наверное, тем, что в отличие от большинства своих сокурсников и Владимира Антоновича Раввич - Щербо, папа категорически отказывался иметь свою частную практику (в те годы она была не только разрешена, но и поощрялась). Но отец брать деньги с больных за лечение считал аморальным, и был в этом столь принципиален и непреклонен, что переубедить его было невозможно. А у мамы не было профессии, и она нигде не работала. И только перед самой войной, окончив краткосрочные курсы библиотекарей, она начала работать в школьной библиотеке.

   Но, повторю, так жили очень многие, это было нормой. Может быть именно поэтому восприятие окружающего было у меня тогда совсем иное, чем сейчас, и жизнь, несмотря ни на что, казалась мне просто замечательной. Наверное, так оно и было.