Как же складывались дела у папы? В общем, неблагоприятно. Он побывал у всех своих знакомых моряков, работающих в Одессе. Разные люди встречали его по-разному. Одни очень хотели помочь, другие не чувствовали себя достаточно уверенными, третьи вступили в партию, стали коммунистами и считали, что знакомство с моими родителями и заграничниками может их скомпроментировать.
Независимо от отношения к папе отдельных знакомых, обстановка в Одессе была неблагоприятной для работы. Судов не хватало (РОПИТ забрал в Марсель основной торговый флот), среди тех пароходов, которые оставались, многие износились. Экспорт из СССР не получил достаточного развития, импорта тоже не было в достаточной мере, поэтому пока вопрос не стоял о срочной покупке судов. Люди, которые знали папу и хорошо к нему относились, говорили, что надо ждать, что со временем всё наладится.
Папин друг Михаил Минович Горбатов, который с женой Марией вернулся вместе с нами в Одессу, был очень активным, очень решительным, но предусмотрительным человеком. Оценив общую обстановку, он понял, что Одесса нескоро оправится от ударов I мировой войны, от гражданской войны, от эмиграции людей и флота, от общего развала существующей системы, и решил уехать. Он поехал в Баку, т.к. слышал, что там нужны моряки. Он уговаривал папу сразу ехать с ним, но папа решил подождать и пока устроился работать не по специальности на завод Марти. Ставка у него была около 100 рублей, что, конечно, было мало для нашей семьи.
Через некоторое время от Михаила Миновича стали приходить хорошие письма; он устроился работать старшим помощником на одно из суден, которые плавали по Каспийскому морю. Он писал, что в то время руководит Каспийским торговым флотом Богуш, с которым были знакомы и Михаил Минович, и папа. Папа решил ехать, но нужно было собраться, подготовить деньги, чтобы снять квартиру, перевезти семью и вещи.
Один известный в городе врач — Панов сказал моим родителям, что у него в городе Баку есть хорошие знакомые — Бадридзе Мария Васильевна и Игнатий Георгиевич, и разрешил маме написать им от его имени. Мама тут же написала и быстро получила ответ. Они не только разрешили у них остановиться, но сообщили, что у них есть комната, правда, проходная, в которой мы можем жить, пока не найдём лучшей. Мы ухватились за такую возможность и после приезда в Баку мы жили всё время у Бадридзе, пока не уехали во Владивосток.
Бадридзе оказались хорошими людьми. Он был инженером—химиком. Мария Васильевна, очень душевный человек, всю свою жизнь посвятила семье. Добрая, отзывчивая, всегда готовая помочь—она стала другом нашей семьи. Я любила её больше всех наших знакомых женщин. А она любила меня. Она много рассказывала о своём погибшем сыне, который цеплялся на улице за грузовик, на котором хотел куда-то доехать, но был сбит проходящей машиной насмерть. Она говорила, что у него был характер, похожий на мой — говорил всегда правду, был смелым и справедливым. Я, конечно, не была уверена, что она меня не переоценивает, но эти похвалы моему характеру заставляли меня стараться быть такой, какой она меня видела. Во всяком случае, смелость я проявляла и старалась не врать.
Перед лестницей, по которой мы ходили, чтобы пуститься во двор, был балкон, который опоясывал весь наш двор. Балкон был ограждён перилами, и вот я старалась доказать самой себе, что я очень смелая: я перелазила через перила и проходила вдоль перил с их обратной стороны, держась только за перила, за моей спиной была пустота и каменные плиты, которыми был покрыт наш двор, на глубине от меня нескольких метров (мы жили на втором этаже). Правда, однажды мама меня застала по ту сторону перил, она тихо подошла ко мне, обняла и препроводила до безопасного места, а потом взяла с меня слово, что я больше никогда не буду этого делать.
Муж Марии Васильевны — Игнатий Георгиевич был серьёзным инженером—химиком, уходил на работу рано, приходил поздно, я почти никогда с ним не встречалась. У них было два сына—Гога и Лёва и дочь Ира. Гога был студентом, было ему лет 20. К нему ходили друзья, ходила девушка—Фаня, очень красивая. Я понимала, что у них любовь, и относилась к этому с уважением. Лёва был лоботрясом, было ему, когда мы приехали, лет 14—15. Учился он плохо, но прекрасно рисовал. Как я слышала позже, он стал кинохудожником. Игнатий Георгиевич получал неплохую, по тем временам, зарплату, но для содержания такой семьи этого было недостаточно и поэтому он решил принять сделанное ему предложение и уехать на 2—3 года в Кара—Бугаз, где ему предложили выгодные условия. Он должен был уехать на следующий день. В конторе, представляющей то большое химическое предприятие в Кара—Бугазе, с которым Игнатий Георгиевич заключил контракт, он получил большие подъёмные, попрощался, вышел на порог, и вдруг с крыши ему на голову упал кирпич. В результате— скорая помощь, больница, тяжёлая травма головы, сотрясение мозга и на многие месяцы— болезнь. Мария Игнатьевна стойко переносила горе, поддерживала Игнатия Георгиевича, не падала духом. Гога начал работать. Кроме того, им очень помогал молодой человек, который стал другом их семьи— Петя Коротков. Они нашли его на вокзале, больным сыпным тифом, отправили в больницу, навещали его, узнали, что он приехал в Баку учиться и работать, что у него нет родных. Когда он выздоровел, они его приняли в свою семью. Он оказался очень хорошим человеком. Я часто с ним разговаривала, он многое рассказал мне о своей жизни. Было ему тогда года 22. Его благодарность семье Бадридзе была безграничной. С Ирой Бадридзе в детские годы у нас были очень плохие отношения. Правда, расстались мы с ней хорошо. Когда мы снова встретились, Ира была совсем другим человеком.
Из наших знакомых я любила Михаила Миновича. Он был обаятельным человеком. Очень любил меня. Детей у него не было, поэтому он меня баловал, шутил со мной, многое объяснял мне. Его логично построенные рассказы казались мне всегда очень убедительными и занятными, и я радовалась, когда он приходил. Меня привлекало его умение находить выход из самого тяжёлого положения. В 1935 году после ареста моего папы, он нашёл выход— уехал. Мы встречались с ним в Марселе и Камуэне, в Одессе, Баку, а потом во Владивостоке, он был для меня родным человеком. Я ничего не имела против Марии Владимировны, но любви к ней у меня не было, она была строгой, насмешливой, всегда ждала от других какого—то особого уважения, обижалась, если его не проявляли, сама поступала слишком правильно и другим ошибок не прощала. С Михаилом Миновичем постоянно сорилась, но она была очень хорошей и заботливой женой и очень порядочным человеком. Мне пришлось встретиться с ними много лет спустя. Михаил Минович— единственный из тех моряков, который вернулся из Франции и не подвергся репрессиям.
Свободное копирование
