Петух кричал три раза

ПЕТУХ КРИЧАЛ ТРИ РАЗА

Большой красивый петух был огненно-красного цвета с зеленым, полукруглым хвостом, золотистым переливающимся ошейником и малиновым гребешком. Его звали Петькой, как и хозяйского сына.

— Мы с тобой тезки, — говорил мальчик, отщипывая маленькие кусочки от толстого ломтя и бросая их куриной семье, собиравшейся возле крылечка, выходившего на широкий двор.

Петух изловчался поймать каждый кусочек, но никогда не проглатывал его, а каким-то особенным, воркующим клекотом подзывал кур, чтобы угостить самую шуструю и ловкую. Наблюдательный и справедливый, он никогда не угощал по два раза одну и ту же, чтобы не было обиженных.

Мальчика удивляла петушиная вежливость и за это он хотел угостить его отдельно. Накрошив в подол рубашки мелких кусочков, он подзывал его: — Цып-цып, цып, Петенька!

На это приглашение шарахались всей оравой куры, а петух останавливался поодаль и, склонив голову набок, ждал, что будет дальше.

— Не для вас, дуры, — сердился мальчик, — Петя, подойди сюда! Петух на зов не бежал, а подходил степенно, переступая с ноги на ногу, как воспитанный, интеллигентный господин.

— Подкрепись, Петенька, а твои сударки пусть роются в навозе.

Петух не боялся своего тезки. Склевывая с подола рубашки кусочки, он часто поднимал голову и, глядя на своего друга, как бы спрашивал: — Можно еще?

Мальчик успевал в это время несколько раз погладить красавца.

— Петя, наверно твоего отца звали так же? Так что ты Петр Петрович, а я Петр Иваныч.

Насытившись и отойдя в сторону, Петр Петрович в знак благодарности кукарекал совсем не так, как ночью, на курином насесте, а особенно звонко, заливисто и долго. Это была его искренняя признательность Петру Ивановичу.

У отца было большое хозяйство — лошади, коровы, овцы, свиньи, пчельник, сад и десять десятин земли. Петя был единственным сыном в семье — смышленым, шустрым пареньком. Мать Наталья любила сына и баловала его конфетками «лампасеями», а отец Иван держал своего наследника в строгости, часто кричал на него и даже не скупился на затрещины.

С раннего возраста он внушал ему старательность в хозяйстве: мальчик пас коров и овец, ездил с лошадьми в ночное, выносил пойло телятам, ощипывал зарезанных кур. Ему хотелось в школу, а отец твердил одно слово:

— Успеешь!

Когда сыну исполнилось десять лет, мать настояла — записать его в первый класс, чтобы он не остался темным, как они сами.

К Рождеству азбука была закончена. Первый рассказ после нее назывался «Война грибов» — о том, как царь-боровик, под березой сидючи, на все грибы глядючи, повелел всем грибам собираться на войну. Грибы начали отнекиваться, по разному оправдывая свои отказы: опенки — потому что у них ноги тонки, волнушки — потому что старушки, сморчки — потому что старички, мухоморы — потому что разбойники и воры. Собралися только грузди: «Мы, ребята, очень дружны, мы в поход пойдем и врага разобьем».

Учительница заставила Петю прочитать весь рассказ. Он догадался прочесть его накануне дома. В классе он читал рассказ с таким мастерством и разнообразием голосовых оттенков, что весь класс покатывался от смеха. Учительница похвалила Петю и сказала: — Ты — заправский артист. Товарищи подхватили это слово и с того дня к мальчику прилипла кличка: «Петька-артист».

На Петров день в селе была веселая, шумная ярмарка — с двумя каруселями и с театром, который назывался «Балаганом». Иван, Наталья и Петя пошли в этот балаган, где выступали нарядные певцы и певицы, плясуны и плясуньи, фокусник, жонглер, борцы и рассказчик веселых сказок, от которых весь театр гремел раскатистым смехом.

Сидевший рядом с Петей отец несколько раз повторил:

— Как и ты, прокурат!

Мальчик вспомнил, как он в школе читал «Войну грибов». Голова и сердце загорелись желанием:

— Я тоже буду забавлять людей!

Артистическое чувство всецело завладело душой мальчика:

— После пятого класса поеду в город и поступлю в такую школу, где учатся на артистов. Рассказывать я буду разные смешные истории, чтобы люди животики надрывали.

Он часто слышал от мужиков и баб присловье: «Смех для здоровья — лучше, чем масло коровье».

— Вот пусть и будут здоровыми от моих рассказов!

Эта мысль так крепко засела в голове, что он стал делиться своими желаниями с дядьями, тетками и с родителями. Родные поднимали его на смех и советовали выкинуть из головы дурь. А отец даже закричал на сына:

— Что? Скоморошничать? Дурака валять? Чтобы я один надрывался с хозяйством? Будет не по-твоему, а по-моему, безмозглая твоя башка!

Но чем недоброжелательнее и глумливее становились родные и отец, тем приманчивее рисовалась мальчику артистическая жизнь в будущем.

Мать сочувствовала сыну, но признавалась с душевной болью:

— Разве его нрав переломишь? Коль упрется на своем, никакими слезами на разжалобишь.

В каждом классе Петя старался запомнить как можно больше басен, сказок и стихов. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь выслушивал его, кроме школьных учителей и учительниц. Однажды весенним вечером он попробовал кое-что рассказать соседям, собравшимся на улице, но его подняли на смех:

— Артист из погорелого театра!

И тогда он решил читать стихи и басни курам, когда они усаживались на насест. Петр Петрович после этого всегда одобрительно кукарекал.

— Вот ты, мой тезка, понимаешь меня, а люди только измываются надо мною.

По окончании 5-го класса Петру выдали «Похвальный лист» и толстую книгу басен Крылова с картинками. В два дня он прочитал их все. Больше всех ему понравилась басня «Троеженец». Он решил, что будет ее читать публике, когда окончит театральную школу. Он удивлялся, что этой басни никто не знает. Однажды он решил прочесть ее курам и петуху.

— Уважаемая публика, прошу минутку внимания!

Он представил, что это не куры и петух, а многочисленная публика, собравшаяся в театре. Куры вытянули головы в его сторону. Петух насторожился. Басня была прослушана со вниманием. Петух вместо аплодисментов звонко кукарекнул. Чтец был доволен и благодарен аудитории за внимание.

На следующий день, перед вечером, когда отец смазывал тележные колеса дегтем, сын осмелился сказать ему:

— Тятя, я хочу поехать в театральную школу.

— Поедешь с печки на полати!

— Пойми, тятя, это самое главное мое хотенье! Коль не отпустишь, я умру!

— На всякое хотенье есть терпенье. Не срами отца, не вводи меня в грех!

— Твое слово твердо и неизменно?

— Тверже камня и железа!

Словесная ярость подтверждалась злыми глазами, которые испепеляли сына.

Розовый вечер превратился для него в эту минуту в темную ночь. Жизнь потеряла для него всякую ценность. В памяти мелькнул «троеженец», который удавился. Необдуманное решение созрело скоропалительно. Пока отец возился возле телеги, освещаемый закатными лучами солнца, сын побежал в сарай, где как будто все было специально приготовлено: перекладина, чурбан для колки дров, длинная веревка. Куры вместе с петухом уже уселись на насест. Все произошло с удивительной, бездумной быстротой.

Когда петух увидел висящего друга, он шумно слетел вниз и побежал во двор. Там он подскочил к отцу и надрывно кукарекнул. Отец крикнул:

— Что тебе надо, паршивец? Сгинь с моих глаз, чумовой!

Он замахнулся на него кнутом, лежавшем в телеге. Петух отскочил, но через мгновение приблизился скова и закукарекал еще тревожнее.

— Совсем рехнулся, горлопан! Прочь, безмозглая тварь, если хочешь себе жизни!

Но петух не унимался. Он запел в третий раз и прыгнул на хозяина, чтобы сделать ему больно. Тогда вконец рассерженный человек погнался за петухом, чтобы пришибить его насмерть. Петух побежал в сарай. Преследователь ворвался за ним и увидел висящего сына.

— Что ты наделал, подлец? — крикнул он, освобождая самоубийцу из петли. Тот был еще совсем теплым.

— Недаром петух сходил с ума... Мне надо бы прибежать сюда после первого кукареканья!

На крик мужа прибежала жена. Увидев труп сына, она упала ему на грудь с воплем:

— Убивец, родного сына не пожалел... Дитятко мое роженое, что ты наделал?

Сбежались соседи. Кто-то пытался телесной гимнастикой вернуть угасшую жизнь. Но отстучавшее сердце не ожило.

Петух в ту ночь кукарекал много раз, оплакивая своего друга.

Юношу хотели похоронить со священником, но он отказался на том основании, что церковь запрещает хоронить самоубийц. Тогда директор школы сказал:

— Обойдемся без духовенства. Петь будет вся школа, а старших школьников сторож пропустит на колокольню, и они будут следить за перезвоном от выноса гроба из дома до кладбища.

На похороны собрались тысячи людей. Тело покойника утопало в живых цветах.

Жалобное «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас» переворачивало все души. Не было ни одних сухих глаз. Мать вели под руки женщины, отца — мужчины. Оба они спотыкались, ничего не видя.

Гроб провожали все пять классов школы. Тот мальчик, который сидел с ним на одной парте, обняв двух товарищей и прислушиваясь к заунывному перезвону, вспомнил строки:

Слышишь — в селе, за рекою зеркальной,

Грустно разносится звон погребальный —

В сонном затишье полей.

Гулко и мерно, удар за ударом,

Тонет вдали, озаренной пожаром

Алых вечерних лучей...

Директор школы перед опусканием гроба в могилу сказал:

— Мы прощаемся с жемчужиной русской речи, брошенной свиньям на попрание,

Закончил он свое краткое слово строками:

Не расцвел и отцвел

В утре пасмурных дней.

Что любил, в том нашел

Гибель жизни своей...

Общий вопль потряс при этих словах всех присутствующих. Многие со стоном падали на колени. Когда гроб опустили в могилу, отец рванулся с криком:

— Заройте меня вместе с ним!

Его с трудом удержали.

Поминки справляли в просторном соседнем доме. Продукты для этого были даны в избытке родителями покойного, но сами они не в состоянии были ведать всем этим. Во время поминок многие укоряли отца:

— Ты загнал сына в петлю своим упорством и безрассудством!

— Ну, что ж, судите меня, казните, четвертуйте... Зачем вы удержали меня, когда я хотел броситься в могилу? Разве я думал, что он решится на такое? О театре были все его думы, а я считал это глупостью... Ан вон что получилось...

Тоскующий Петр Петрович через неделю после похорон друга попал в лапы хорька. Зверь перегрыз ему горло и выпил его кровь. Перья, ошейник, хвост, гребень — остались нетронутыми.

— За одним ушел другой, за артистом ночной певун, — с запоздалой горечью повторял теперь отец. — Кому достанется все мое добро? Зачем оно мне? Для сына я копил все это... Не поняли мы друг друга...

Все теперь валилось из его рук. Прежде цепкие и пружинистые, они висели плетьми из гнилых ниток вдоль отощалого тела.

Захватив острый заступ, он понес петуха ночью на кладбище. — Оба вы — Петры... Оба умерли одинаковой смертью... Пусть же один будет возле другого...

Он выкопал глубокую яму в могильном холме, устлал ее зеленой травой и положил в нее Петра Петровича. В это время всходил месяц, окрасив небо кровавым разливом.

Проснувшаяся Наталья, не докликавшись мужа, решила, что он пошел на кладбище. Туда же отправилась и она. Они встретились за селом в молчаливой, пустынной степи.

— Куда ты?

— Тебя ищу.

— Я хоронил петуха... Положил его поближе к сыну.

Они направились домой. Шли медленно. Покачивались. Месяц поднялся на середину неба и казался золотым. От двух молчаливых путников протянулись длинные, колеблющиеся тени.

О чем они думали? Вероятно о том, что в их жизни уже никогда не будет радости и покоя. Какое это испепеляющее слово — никогда! В нем стоны, жалобы, отчаяние, жгучее желание — забыться, заснуть, превратиться в прах, в дым, в ничто.