* * *
Утром, проснувшись, я не увидел дома сестры: чуть свет она куда-то скрылась. Выйдя в сад, я заметил на другой стороне реки знакомую лодку — белую с голубыми бортами. Значит, сестра отправилась на поиски молодого щавеля. Я стал глядеть вдаль, не замечу ли кого? Да, конечно, это она — в темной юбке, в розовой кофточке и в белом платочке. То и дело наклоняется до земли, значит, рвет щавель. Но ведь он еще совсем мелкий. Сколько времени нужно потратить, чтобы собрать щавеля хотя бы на маленький пирожок! О, на какое терпение и самопожертвование способно любящее сердце!
Она вернулась в полдень.
— А всё-таки нарвала!
Это были её первые слова, когда она переступила порог.
— Завтра утром испеку, а с вечерним поездом можешь ехать.
Вечером обсуждали втроем план переселения в Москву. Михаил Фролович был очень рад моему предложению. Теперь всё зависело от правления колхоза.
— Думаю, что в октябре мы можем распрощаться с Виловатовом. Жалко будет оставлять могилы родственников, но их души не взыщут с нас за это там на небе, они должны понять, что в наши времена трудно усидеть всю жизнь на одном месте.
* * *
Пирог удался на славу: фарша было много, корочка тонкая, нежная. Когда пирог остыл, сестра поднесла мне на тарелке большой кусок. Сочная, зеленая масса, распространяя аромат весны, лугов и солнца, слегка вытекла из разреза. Я попробовал и... закрыл глаза: прошлая жизнь со всеми её радостями приблизилась вплотную, вспомнились отец, мать, зеленые лужайки, поляны, грустное кукованье, всегда нагонявшее сладкую тоску, соловьиные трели, писк куликов, весенние лягушачьи концерты, поездки в ночное с отцом или со сверстниками, ловля рыбы, лесная уха... О, сколько радостей осталось в прошлом, о, как охотно я променял бы теперешнюю известность хотя бы на один такой день прошлой жизни, какая была тогда!
— Спасибо, дорогая Матренушка, этот пирог вознаграждает за здешние огорчения. Он отодвигает в тень всё настоящее и бросает яркий луч света на то, что ушло невозвратно.
— Я уложу в коробку восемь больших кусков. Угости в Москве своих друзей писателей и поэтов.
Перед отъездом сходил еще раз на кладбище — попрощаться с родительскими могилами. Когда молился, стоя на коленях, какой-то внутренний голос подсказывал, что я покидаю родные места навсегда. И от этого «навсегда» душа исходила слезами, как исходит соком срубленное дерево.
Родственники и знакомые, узнав о моем внезапном отъезде, пришли попрощаться. Много было пролито слез, много высказано добрых пожеланий со вздохами и стонами.
На станцию провожали сестра и Михаил Фролович. Опять плыли в лодке, но уже не по сплошному половодью, а по извилистому руслу реки навстречу течению. Правила сестра, а Михаил Фролович сидел за веслами.
Я изъявил желание погрести, но мне не дали.
— Побереги силы для новых сочинений, — сказал наставительно Кузнецов.
Поезда ждали часа полтора. Все время ходили по платформе и говорили, говорили, говорили... Казалось, что только теперь в памяти всплывает то, о чем нельзя умолчать. Всем нам хотелось, чтобы поезд где-то задержался подольше. Но время летело быстро. Вот раздался певучий паровозный гудок, похожий на пароходный. В каждом сердце что-то оборвалось. Начали заранее прощаться. Плакали, никого не стесняясь. В этих слезах было всё: и боль разлуки, и свидетельство горячей, взаимной любви и опасения, что мечты о переезде в Москву могут разлететься пушинками одуванчика. Перед посадкой еще раз расцеловались.
— Пиши по прежнему! — попросила сестра.
— А ты по прежнему аккуратно отвечай, но теперь без всяких утешений, как было до сих пор. Помни: теперь я всё видел своими глазами.
Поезд тронулся мягко, без рывка, как будто поплыл — сначала совсем бесшумно и только через несколько мгновений стали чувствоваться ритмичные удары на стыках рельс.
Сестра побежала за поездом, махая рукой. Я отвечал ей из окна белым платком. На повороте пути мы потеряли друг друга.
Под стук колёс, под мелькание телеграфных столбов, думалось о том, что поездка на родину была не напрасной: я причастился страданьями народа. Доколе это будет? Когда Господь сменит заслуженную всей страной кару на неизреченную милость?
Через два месяца началась война с Германией. Я был мобилизован в «народное ополчение». Через три месяца попал в плен. Четыре года жил в лагере для беженцев. Переехал за океан. Связь с родиной поддерживается письмами. Я пишу сестре. Она отвечает мне. Но солнце её и моей жизни приблизилось к закату. Каждый день для нас, как неожиданный подарок неба.
Свободное копирование
