«Буря! Скоро грянет буря!» - 1

«Буря! Скоро грянет буря!»

Мужик и барин. — Российские дельцы. — Тема рабочего человека. — Камнебоец Иван Куприн. — «Пильщики». — Встречи с Львом Толстым и Федором Шаляпиным.— Храм искусства — Третьяковская галерея.

Дядька Андрей сидел в конторе. На нем был зипун и валенки, хотя дело шло к пасхе. Российская бедность ударила по глазам.

Щупинский. вместо приветствия, спросил Андрея Терентьевича:

— Сколько на десятине вырубили сосен?

— Триста штук,— угрюмо отвечал старшой Коненков.

Когда кончился деловой разговор и сели закусить, я стал с увлечением рассказывать о заграничных впечатлениях, но Константин Щупинский и дядька Андрей были невнимательны. И барина и его работника одолевали невеселые думы. В прошлом богатое помещичье хозяйство приходило в упадок. Подневольный крестьянский труд был крайне непроизводителен. «Вольные» российские крестьяне, скрепя сердце, работали на ненавистного помещика, мечтали о своей землице, ждали случая, когда кто-либо пустит под крышу барского дома красного петуха; уж тогда барин, глядишь, и разорится. Но случаи, когда пожар сгонял помещика с земли, были крайне редки. Зато деятельность земельного капиталиста Нила Владимирова решительно выбивала почву из-под ног мелких смоленских и калужских помещиков.

Владимиров, начав свою деятельность в роли мальчика-приказчика у спас-деменского купца и заводчика Даманова, к двадцати годам стал управляющим дамановского спиртоводочного завода, а вскоре, скопив капитал и построив в том же Спас-Деменске свой завод, вступил в конкурентную борьбу с «благодетелем», разорил его и стал заводить новые порядки в жизни крестьянства.

Он за наличные скупал имения разорившихся помещиков, закладывал их в московском крестьянском банке, а землю в виде наделов продавал крестьянам. Причем для того, чтобы сделать платежеспособным тощее смоленское да калужское крестьянство, Нил Тимофеевич строил слободы новеньких аккуратненьких домиков и обращал крестьян в мастеровых. За небольшую плату крестьянин получал готовый домик, инструктаж, инструмент, хорошо поставленный сбыт продукции. Как правило, такая деревня специализировалась. В одной с фабричным размахом процветал сапожный промысел, в другой — портняжный, в третьей — все становились древодельцами.

В Жерелеве — деревне в двадцати пяти верстах от Караковичей — люди Нила Тимофеевича обучили мужиков упрощенной технологии изготовления граблей. И этот необходимый в крестьянстве инвентарь хорошо пошел у жерелевцев. Помню, как дядька Андрей, дивясь дешевизне и доброму качеству, привез с базара целую сотню жерелевских граблей.

Высокий, статный, молодой, Нил Тимофеевич постоянно разъезжал по селам двух губерний, и молва, всякий раз опережая его приезд, сгоняла тысячи крестьян, жаждущих прикупить землицы, на экономические беседы. Говорил он страстно. понятным крестьянину языком, не жалел сил в стремлении довести свою мысль до каждого.

Его большая бритая голова, словно воздушный шар, два-три часа кряду металась над косматым прибоем сивых бород и скобок, а уже на другой день открывались перемены в крестьянском житье-бытье. Энергичные, деловые приказчики Владимирова делили землю, заводили промысел, оформляли ссудные и арендные бумаги. На манер хозяина предприятия приказчики были бритоголовыми. Крестьяне тех деревень, где Владимиров уже провел операцию, появлялись на базаре в Климовичах или Шумячах, сообщали окрестному люду:

— Приезжали бритые...

Константин Щупинский с тревогой рассказывал мне, что Нил Тимофеевич приступил уже к его брату Николаю. За год до этого, во время моих летних каникул, к нам в Караковичи пожаловала моя тетка Марья Федоровна. Барыню встретили как только могли. Отец и дядя Андрей были крайне почтительны к столь богатой особе. Старательно угощали ее чаем.

Мария Федоровна сочла необходимым сообщить караковичским родственникам, что дети ее Николай и Константин достигли совершеннолетия и хотят жить самостоятельно — так что пришлось поделить владения их отца Сергея Николаевича Щупинского таким образом, что Николаю принадлежит теперь имение Костыри с пятью тысячами десятин земли, водяной мельницей и большим озером, Константину отдано во владение Николаевское с тремя с половиной тысячами десятин земли и подсобными хуторами, а ей, их матери, выделено имение Коптево в Сычевском уезде, недалеко от Вязьмы.

За чаем тетка поучала нас, своих племянников, жить смирно и спокойно, быть покорными и послушными, ибо, по ее словам, «поведение — превыше всего!». С тем и уехала.

И вот однажды к вечеру в Костыри наведался Нил Тимофеевич. Николай Щупинский готов был отдать имение за двести тысяч. Владимиров торговался. В полночь скупщик уехал ни с чем. Но к ночи вернулся с дороги, сказав:

— Готов заплатить двести тысяч.

Эта решимость испугала Щупинского, и он отказался от сделки.

Зато Смирновы, у которых я жил зиму накануне поступления в гимназию, испытывая большие хозяйственные затруднения, продали Владимирову свое имение и разбрелись по свету.

А между тем крестьянский сын Нил Тимофеевич — миллионщик, компаньон богатейших московских дельцов Шамшуриных — с одержимостью, свойственной «прозревшему» дельцу, одно за другим зорил дворянские гнезда. Великий мудрец Николай Александрович Полозов сказал о Ниле с высоким почтением: «Гениальная личность». Трудился он по 14—16 часов, жил очень скромно. Умер совсем молодым. Хоронили его в Спас-Деменске, всенародно.

Среди капиталистов мне встречались и другие аналогичные Нилу Тимофеевичу фигуры, тоже весьма своеобразные и противоречивые.

Бахрушин. Московский фабрикант. Миллионер. Театральный деятель. Создатель Музея истории русского театра.

Однажды, это было в 1911 году, я был свидетелем того, как Алексей Александрович Бахрушин на Трубной пытался торговаться с извозчиком, чтобы тот свез его к Покровским воротам. Извозчик требовал тридцать копеек. Алексей Александрович давал двадцать.

— Не-е, барин, за двадцать не повезу: себе дороже, — грубовато прекратил торг извозчик, и Алексей Александрович, высокий сутуловатый старик, отправился пешком в мартовскую ростепель вверх по крутизне Рождественского бульвара. Ай да миллионщик Бахрушин, не стал платить гривенник сверх привычной цены! Но тот же Бахрушин отдавал большие тысячи на поддержку бедствующих русских театров, на свои капиталы построил и оборудовал Музей театрального искусства. И это не было просто меценатством. Это была всепоглощающая страсть, страсть благородная, патриотическая.

А сколько сделал для просвещения народа всероссийский издатель Иван Дмитриевич Сытин! Книжки-копейки, дешевые издания Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, миллионы доступных крестьянским детям учебников.

Вспомним Павла Михайловича Третьякова, Савву Морозова. Да разве только их, известных деятелей культуры, можно помянуть с благодарностью. Долг мой, долг их современника, сказать об этом.