Я делила академиков, живших в пансионате, на пять категорий согласно их жизненной позиции, Из нее я выводила их философию. Категория первая. Вернадский, физик Мандельштам. Люди прекрасные, улучшать их не нужно. Не служить людям, а оказывать помощь, когда в ней нужда, и тому, у кого нужда. Категория вторая. Мой отец, Зернов. Мир и люди прекрасны, а если что и плохо, можно и нужно исправить. Служение добру и есть противодействие злу, предотвращение зла. Третья. Их много. Зелинский, Фаворский, Крылов, Шмальгаузен, Бернштейн. Они не заблуждались относительно человеческой природы, какова есть, такова и есть. Исправлению не подлежит. Они вне игры. В борьбе за жизненные блага и за высокий пост в крысиной иерархии пансионата они не участвовали, отгороженные творчеством от повседневной жизни. Категория четвертая. Божьи коровки. Борис Михайлович Ляпунов — славяновед, родственник Филатова, историк Тюменев. Они ничего для себя не требовали, всем были довольны, за все благодарны. Они не только вне игры. Вне оценок. Категория пятая — рвачи.
Я рассказала Шмальгаузену о моей классификации. Лукавя, я поставила его категорию на первое место. «А по-моему, отца вашего и Зернова надо поставить на первое место», — сказал он. И в нем, олимпийце, небожителе, чуждом мечтательности, жило то самое, филатовское, толстовское, каратаевское.
Из Алма-Аты прислали академикам яблок. Целый самолет. Рядом с пансионатом находился детский дом. Он принадлежал Академии. Революция внесла изменения в устав Академии. До революции устав Академии гласил: в состав Академии входят ее действительные члены. После революции в состав Академии вошли исследовательские институты и все обслуживающие Академию учреждения: столовые, больницы и поликлиники, гаражи и фотолаборатории, ученые общества и архивы, библиотеки и детские ясли и сады. Шоферы, кухарки, сторожа, дворники и работники пожарной охраны этих институтов и учреждений очутились под эгидой Президиума Академии. Столовые и больницы для высшихчинов из администрации и для академиков одни, для ученых и чиновников рангом пониже — другие, а для гегемона революции — пролетариата, то есть для рабочих и мелкой чиновной сошки — опять же другие. Гараж бесплатно обслуживает только элиту. Дети высших и низших по кастам не разделялись. Так и поныне. Академики во время войны держали своих внуков при себе. В детском доме жили эвакуированные без родителей дети прочих. Член Комитета по распределению жизненных благ, мой отец распорядился, чтобы яблоки (великолепный алма-атинский «апорт») были отданы детям. Я своими ушами слышала, как Лина Соломоновна Штерн — единственная женщина-академик — говорила, протестуя против этого решения: «Мы бриллиантовый фонд страны, а из них еще неизвестно что получится».
Сталин не очень-то дорожил «бриллиантовым фондом» страны. Одаривал, все увеличивал и увеличивал разницу между академиками и прочими и вдруг, бац, — кто был всем, становился ничем. То тот, то иной. Среди обласканных, кому шли дачи и квартиры, икра, фазаны и крабы, кому полагался бесплатный бензин и шофер на ставке Академии в придачу к казенной машине, — хочешь сам езди, хочешь домработницу на рынок посылай, — была и Лина Соломоновна Штерн. Ее сослали в тот самый Казахстан, куда во время войны она приехала с фантастической горой огромных элегантных чемоданов. Я видела. Зрелище ее богатств на перроне в Щучьем перехлестывало в фарс. Теперь она сидела на платформе полустанка одинокая, ссыльная, нищая старуха. Это достоверность. Дальше по слухам, вполне, впрочем, правдоподобным. I
К ней подошел казах: «Чего сидишь, откуда приехала?» Его жена только что умерла, осталась куча сирот. «Иди ко мне детей моих нянчить». Она пошла. Через несколько лет, вместе с сотнями тысяч реабилитированных восстановлена в правах Лина Штерн. Свое восстановление она с полным основанием восприняла буквально. Она явилась в дачный поселок под Москвой, в Мозжинку или Луцино (оба поселка академические), не знаю, в котором из них ее дарованная в свое время Сталиным дача, согнала президента Академии, академика Несмеянова, которому ее дача предоставлена Президиумом Академии, разыскала и заставила возвратить ей ее роскошную мебель. Но со своими воспитанниками ей нелегко было расстаться. Одного из них она усыновила.
И еще рассказывали, что в Кремле на каком-то приеме какой-то высокий чин обратился к ней: «Присаживайтесь, Лина Соломоновна!» «Благодарю вас, я уже насиделась», — сказала она.
Свободное копирование
