Глава 25
На фото слева направо сидят: Юрий Кузнецов (работник на бакенах); Фёдор Аристархов (муж отцовой сестры Анны); Владимир (брат отца) с сыном Александром; мой отец, Николай Иванович; Иван (брат отца) с дочерью Светланой.
Стоят: Евдокия (сестра отца) с женихом; Нина (жена Владимира); моя мама, Бронислава Яковлевна; Матрёна (жена Ивана). На заднем плане домик бакенщика, в котором жили мои дед и бабушка. На период публикации этих воспоминаний (август 2010 года) живы Евдокия, Нина и дети. Фото 1958 года.
*****
Мой отец за свою жизнь сменил много работ, и я по мере повествования буду о них упоминать. После работы физруком отец перешёл работать в торговлю — продавцом в книжном магазине. Магазин находился рядом со школой, мне даже на переменах удавалось сбегать к отцу, чтобы смотреть, как он торгует.
Сам магазин небольшой, с высоким прилавком. Книг в нём всегда находилось много и самых разных авторов, которых я, конечно же, тогда ещё не читал. За прилавком на деревянных стеллажах стояли тома Толстого, Скотта, Шекспира, Купера, Тургенева, Достоевского и многих других, не менее знаменитых. Из-за недостатка места в магазине многие книги лежали прямо в бумажных упаковках высокими стопами чуть не до самого входа. На пачках были наклеены этикетки с именами тех же писателей.
Некоторые книги отец приносил читать домой. Как сейчас помню, один раз он принёс книгу, на обложке которой я увидел название: «Апулей Золотой осёл». Мне даже заглянуть в неё не разрешили. Почти до взрослого возраста я думал, что Апулей — это золотой осёл. Но однажды узнал, что Апулей — это автор, а «Золотой осёл» — произведение. Тогда же узнал, почему мне не разрешили даже заглянуть в книгу — в этом «Памятнике литературы» описывались пикантные (любовно-эротические) сцены, предназначенные явно не для детского ума. Так же выглядели многие иллюстрации.
Нам покупали много сказок, но кроме них имелись и другие книги. Отец как-то купил книгу грузинского писателя со странным именем Сулхан-Саба Орбелиани. Называлась она «Мудрость вымысла». Когда я начал читать нравоучительные притчи, то влюбился в автора — до того они были интересными. Та книжка затерялась, но однажды в букинистике мне попалась точно такая же, выпуска 1953 года, которую я храню до сих пор. Единственное подписное издание, которое имелось у родителей, это восьмитомник Достоевского. Его унаследовала моя сестра Наталья.
Однажды летом отец взял меня с собой в областной центр, где должен был получать книги в «Облкниготорге» для своего магазина. Ехали мы на какой-то старенькой полуторке. Так далеко я никогда не ездил. Дорога оказалась пыльной, неровной, довольно утомительной. Перед самым областным центром путь нам преградил Иртыш. На берегу стояла целая колонна различных повозок, запряжённых лошадьми и волами, среди повозок виднелись лишь пара автомашин. Мы долго ждали паром, наконец, подошла наша очередь — и путь продолжился. Я представил, с какими трудностями сталкивался отец, чтобы доставить книги в село.
Когда отец оформил документы на получение книг, машина въехала на территорию базы. И вот здесь сильное впечатление произвёл на меня склад: я поразился обилию разнообразной литературы — горы упаковок, даже не мог представить, что бывает столько. Отец подошёл ко мне, в руках он держал книгу в твёрдом переплёте с цветной картинкой на обложке. «Ну-ка, возьми, почитай! — улыбнувшись, сказал он и протянул её мне».
Я с трепетом взял книжку в руки. Самуил Маршак. Как же ароматно она пахла свежей типографской краской! Я её открыл и обо всём другом на свете забыл — таких чудесных стихов я ещё не читал. «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился во сне», потом «Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу, прочнее был бы старый таз, длиннее был бы мой рассказ» и так далее. И всё это с красочными рисунками. Совсем не помню, как мы возвращались назад — всю дорогу я не выпускал из рук книгу и читал, читал... Мне кажется, что настоящая любовь к литературе у меня в большей степени сложилась именно в этот период.
Вспоминается ещё один эпизод, связанный с книгами. В 1956 году состоялся ХХ съезд КПСС, осудивший культ личности Сталина. Через год-полтора по всем библиотекам и книжным магазинам были изъяты буквально все книги, где упоминалось имя Сталина. Мальчишки как-то узнали, куда свезли эти книги — в большой склад на задворках одной из сельских контор.
И вот человек пять мальчишек, в том числе и я, отправились к этому складу. Одна из стен имела проём, забитый досками. Мы оторвали доску и по очереди протиснулись в склад. Склад был площадью метров 10х10, может чуть больше. Меня поразило количество книг — слой, толщиной с метр. Тонны макулатуры!
Рылись долго, выбирая детские книжки. И вдруг откуда ни возьмись — в проём заглянул дядя Вася, ставший к этому времени продавцом книжного магазина (вместо моего отца). Приказал нам выйти из склада, заставив оставить там книжки. Мы боялись, что отведёт нас в милицию, но он слегка пожурил нас и отпустил. Куда потом вся эта литература делась — мне неведомо. Будь она неладна, эта политика...
После книжного магазина отец перешёл работать продавцом в другой магазин, где продавались культтовары (спорт, радио, фото и другие). Здесь впервые он близко увидел настоящий фотоаппарат и решил научиться фотографировать.
Жизнь в селе в этот период оживилась: откуда-то появились тракторы и военные машины, а недалеко от села вырос небольшой палаточный городок. Отец мне рассказал, что началось освоение целины, и солдаты на машинах помогали убирать урожай. Я, Лёва и другие мальчишки часто бегали к палаткам и просились с солдатами покататься. Несколько раз покататься удалось, но скоро надоело — дороги были пыльными и сильно утомительными.
*****
Однажды летом к нам в село неожиданно приехал погостить мамин брат Леонид. Он служил в ВМФ и свой краткосрочный отпуск решил провести в гостях у своей сестры, то есть у нас. Несмотря на жаркое лето, одет он был в чёрный суконный бушлат и такие же брюки клёш. На голове — бескозырка с надписью «Балтийский флот». Сам был высок и красив, мы с моим младшим братишкой буквально не сводили с него восторженных глаз.
Дядя Лёня подолгу рассказывал нам о своей морской службе, о там, как выглядит настоящее море с чайками, и каким оно бывает серым и страшным во время бури. «Там такие волны, они, — дядя осматривал округу, и не найдя ничего подходящего для сравнения, показывал на хатку, — они выше вашего домика». Мы медленно переводили взгляд на крышу с потресканным шифером, потом снова на дядю и, морща лобики, пытались понять, не разыгрывает ли он нас, ведь таких больших волн не бывает.
Но больше всего нас занимало другое — подготовка и выход дяди Лёни «в люди», в село. Перед выходом дядя начинал тщательно готовиться, а мы стояли и, раскрыв рты, внимательно наблюдали за таинственной процедурой.
Сначала дядя брал небольшую специальную трафаретку с прорезью и нанизывал на неё все пуговицы бушлата, которые затем смазывал беловатой жидкостью (он её называл асидолом) и маленькой щёточкой начинал с остервенелым усердием их надраивать. Через пять минут латунные пуговицы начинали ярко сверкать и отражать солнечные зайчики так, что приходилось зажмуриваться.
После бушлата наступала очередь наведения стрелок на брюках. Для этого дядя брал наш старинный утюг, который нагревался от вложенных внутрь древесных углей, и мокрую накрахмаленную марлю, которую накладывал на штанины и приступал к утюжке. Утюг чадил и пыхтел, марля как кошка шипела, — не проходило и десяти минут, как стрелки брюк начинали напоминать лезвие ножа.
И в последнюю очередь какой-то чёрной ваксой чистились ботинки, которые постепенно достигали такого блеска, что мы видели в них своё отражение. После этого дядя не спеша одевался, поправлял бескозырку и выходил на улицу.
В таком приготовлении, видимо, был определённый смысл: мы видели, как дядя Лёня гулял по берегу реки под руку с молодой дамой, одетой в синее платье, и по-детски ревновали его к этой незнакомке.
На следующий день процедура приготовления к вечернему рандеву проходила в том же порядке и с тем же усердием. Мне одно было непонятно: зачем опять нужно было долго чистить асидолом пуговицы, если они ни на грамм не потеряли своего блеска со вчерашнего дня, а потом наглаживать брюки, если стрелки на них совершенно не «затупились»?
Однажды у Маяковского прочитал: «Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно...»
И я сделал свой недетский вывод: «Если пуговицы начищают, значит это кому-нибудь нужно...»
Свободное копирование
