* * *
У "Дороги к счастью" мы останавливаемся. Через открытую дверь столовой слышен гомон дежурных пацанов. Я вспоминаю, что тоже сегодня дежурю. Каждый день тут чистят и моют, но, как это бывает там, где слишком много чистят и моют: полы, столы, двери и окна, скамейки и стены - всё больше зарастают грязью. И шустро шастают по столовой, разбегаясь оттуда по депееру, -- "витамины" -- как называем мы рыжих тараканов, которые самопожертвенно сдабривают нашу постную пищу. Эти жизнерадостные представители депееровской фауны разнообразят не только наше меню, но и оживляют нашу тусклую жизнь. Любители тараканов содержат персональные тараканьи зоопарки. Одни, склонные к азартным играм, придумывают игры и спортивные тараканьи бега, другие, с исследовательскими интересами, ставят опыты по размножению тараканов в неволе, в зависимости от рационов питания. А те, кто склонен к философии и социальным проблемам, наблюдая за жизнью тараканьей, ожесточенно спорят: монархия у тараканов или республика?
Несмотря на ежедневные уборки, ДПР зарастает грязью и тараканами, но бюст Сталина в столовой сияет от чистоты - споласкивают его часто. А сталинская пышная прическа всё рыжеет... приближаясь к цвету моих волос. Над рыжеющим бюстом Сталина - красный плакат: "Спасибо дорогому отцу и учителю товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Трижды в день, перед едой, мы выстраиваемся вдоль длинного стола и, таращась на рыжеющий бюст Вождя Всех Народов, хором читаем этот лозунг. Если базлаешь без энтузиазма, или с ухмылочкой -- вместо шамовки пол пойдёшь мыть! Так что, надо уметь улыбаться вовнутрь себя. Это привычно: советскому лицемерию все со школы обучены. Мне труднее: у меня мысли в соображалку запрыгивают неожиданно, прямо на ходу, а потому и улыбаюсь я некстати, а то -- могу и хихикнуть...
-- Ты, Монтекриста, мечтать сюда пришел или работать? -- одергивает меня старший дежурный по столовой - оголец Краб. На тряпку! - иди с Капсюлем окна мыть!
Это хорошо, думаю, что окна мыть, а не посуду... палец-то болит... Краб строг с пацанами, у него не пофилонишь и я спешу забраться на подоконник. Я выше Капсюля и буду окно протирать, а Капсюль тряпку будет мыть в тазике. Настроение у Капсюля лучезарное, как у жаворонка, даже противное дежурство в столовке его не портит. Выжав тряпку, Капсюль запевает мальчишечью песню наших прадедов:
Когда я был мальчишкой
Носил я брюки клеш,
Соломенную шляпу,
В кармане - финский нож.
Я подхватываю разбитной мотивчик:
Мать моя -- артистка,
Отец мой - капитан,
Сестренка - гимназистка,
А сам я - уркаган!
-- Прекратить хулиганскую песню! - базлает Утюг, возникая на пороге столовой.
-- А какую песню можно петь за работой? - спрашивает Капсюль, изображая глубокий смысл на шухерной физиономии. -- Вы, человек знающий, опытный, подскажите нам за то, а уж мы постараемся!
Утюг задумывается. Заржавелая чугунная его бестолковка, жалобно скрипя, медленно перебирает репертуар из дремучего абсурда армейских строевых песен. И утюговые запросы не удовлетворяет бредятина совпоэтов для утюгов, чтобы горланили они от подъема до отбоя:
Эй, комроты!
Даёшь пулеметы!
Даёшь батарей,
Чтобы было веселей!
Не вспомнив ничего подходящего, Утюг даёт ценное, но, несколько, общее указание:
-- Петь песни из песенника "Советские песни"! Кто запоет воровскую - в кондее допевать будет!
Уходит Утюг, не дожидаясь вопросов и возражений. А вопрос крутится: а что петь? Радио поёт бездушно барабанные песни советских композиторов. А старинные воровские песни - они для души. И переживут они холуйское советское искусство! Тру я окно и думаю. И все молчат. Гремят мисками, шоркают тряпками, пыхтят, сопят, демонстрируя трудовой энтузиазм.
Вихри враждебные веют над нами...
Вздрогнув от звонкого дисканта Капсюля, я подхватываю:
Тёмные силы нас злобно гнетут...
Пацаны оглядываются. Кто с улыбочкой, кто с недоумением. Но задорный ритм песни захватывает и одна за другой распрямляются спины:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут!
Вырвавшись из столовой, песня заполняет ДПР. В дверях появляются пацаны. А вот, и огольцы вливают в песню ломкие баритончики:
В битве великой не сгинут бесследно
Павшие с честью во имя идей,
Их имена, с нашей песней победной,
Станут священны мильонам людей!
И мы уже не робкие чесики, мы - коллектив! Волна гордости поднимает меня на гребень и от восторженного холодка кожа становится "гусиной". Стоя на подоконнике, я размахиваю тряпкой в такт песне. Все захвачены грозным ритмом, поют песню истово, как гимн борьбе! И ДПР содрогается от "Варшавянки", как содрогались от неё казематы царских тюрем. И каждый из нас понимает: это - наша песня! Песня наших отцов и дедов! Все мы - из семей революционеров, погибших в застенках НКВД. Приближается наш долг - мстить за погибших политкаторжан, за революционеров, за интернационалистов и героев гражданской войны! За наших отцов и дедов!! Мстить ублюдочному советскому народу за предательство наших родителей, за ублюдочное обожание энкаведе и вождей. Грядёт наш черед бороться за свободу! Выполним наш долг перед теми, кто погиб за коммунизм! Мстить! Мстить!! Мстить!!! Беспощадно, не ведая жалости!!!
МЕСТЬ беспощадная всем супостатам,
Всем паразитам трудящихся масс,
МЩЕНЬЕ и смерть - всем царям-плутократам,
Близок победы торжественный час!
Последний куплет дважды повторяется и слово "царям" смазывается: кое-кто поет "вождям"! Кончилась песня. Все стоят, улыбаясь: "Ай да мы!"... И каждый чувствует рядом плечи друзей единомышленников. "Святая месть" -- вот что объединяет нас. Месть! - вот смысл нашей будущей жизни! Плечом к плечу стоят и пацаны и огольцы. И лица у всех просветленные, вдохновленные. С такими же светлыми, святыми лицами пели эту песню наши отцы и деды. И под мужественные, суровые слова этой песни:
Наших сподвижников юные очи
Может ли вид эшафота пугать?
-- шли на казнь друзья и братья наших отцов! И отцы наши в эти проклятые дни советской власти - тоже шли на казнь с этой песней! А теперь это чесеирская песня! Теперь - наш черед! "Наших сподвижников" -- миллионы! И понимают не только чесики, что песня, убивающая страх, опасна для власти!
-- А ну, расходись!... Расходись!!... не мешай дежурным пацанам работать! Ишь, спелись... хвилармония...-- разгоняет огольцов в коридоре Утюг. Но не напористо, а, вроде бы, растерянно. Наверное, думает Утюг, что лучше бы не мешал он петь воровские песни... ближе они к идеалам сталинского общества, чем революционные. А "Варшавянка" -- песня из "Песенника", рекомендованного в ДПР! И Гнус в коридоре возникает. Насупленный. Желваками шевелит под дряблой серой кожей. Но - ни гу-гу! Молчи-ит курва. Понимает, падла вонючая: -- не долго осталось гебухе в страхе народ держать: "Близок победы торжественный час"! Жаль, -- спасёт чахотка эту падлу от виселицы!
* * *
Ночью, после отбоя, зябко скорчившись под грязным, тонким одеялом, я мечтаю. Не о путешествиях и кладах. Мечты мои страшны, кровавы. Я мечтаю стать невидимкой и научиться летать, чтобы и за стенами Кремля ни один вождь не укрылся от моей жестокой кары. С вождями я расправлюсь сам! Никому не уступлю блаженство мести своими руками! Как Граф Монте-Кристо в мечтах я
"...предавал этих известных и неизвестных людей, повинных в его несчастьи, всем казням, какие могло изобрести его пламенное воображение и находил их слишком милостивыми и, главное, недостаточно продолжительными: ибо после казни наступает смерть, а смерть - если не покой, то, по крайней мере, бесчувствие, похожее на покой."
Приходит сон и уносит меня из злого советского мира в мир сказочно радостных сновидений. Если и забываю я сновидения, все равно, весь день греет душу оставшийся от них комочек радости. Так бывает, когда снится мне жизнь с папой и мамой. Жизнь, когда не было страха. Но сегодня цепкие щупальцы страха и во сне не отпускают душу и снится мне, в который раз! -- всё то же страшное: сперва, -- ничего особенного, -- просто лечу. Летать я привык, -- дело житейское, но сегодня мне страшно и в полёте, но я не могу прекратить этот полёт! Страх поднимает меня против моей воли всё выше, выше... уже дух захватывает от высоты... а, надо мною, вплотную, клубится черная туча, а в ней, в непроглядной черноте, находится Ужас. Внизу, на земле, -- папа и мама. Бегут, взявшись за руки и смеются... как на пляже! Не видят, какая страшная туча над ними!! А из тучи вытягиваются крутящиеся щупальцы, они тянутся вниз, к папе и маме, а я не могу даже закричать! Туча втягивает и меня, она засасывает!! -- вот-вот она совсем меня поглотит!!!... Пытаясь закричать, я напрягаюсь изо всех сил и... вдруг стремительно падаю вниз! И тогда из меня вырывается вопль:
-- Ма... ма-а! Ма-а-ама-а!! Ма-а-амочка-а-а-а!!!...
Не долетев до земли, просыпаюсь. Подушка мокрая - слёзы. А криком среди ночи у нас никого не удивишь -- все мы тут такие... нервные.
Конец репортажа 4
Свободное копирование
