Репортаж 5.
КОНЕЦ ТАРАКАНИАДЫ
Прошло два месяца.
Время - июль 1938
Возраст - 11 лет.
Место - ст. Океанская.
"Готовь сани летом,
телегу - зимой,
а сухари -- на каждую ночь"
(Пословица)
Сгущаются в коридорах тоскливые зелёные сумерки, под цвет казённых вечнозелёных стен. Загустев, сумерки ползут по комнатам, слизывая скучно зелёными языками остатки грустного жиденького света, забытого на подоконниках, медленно уходящим, серявеньким днём. Электричества до ужина не будет, -- сегодня дежурит Утюг, а его в армии научили экономить свет, воду, даже, радио! Кажется, целую вечность барабанят по подоконникам ДПР-а капли дождя в одуряюще унылом ритме. Летний дождь в Приморье называется муссон. Этот дождь не идёт, он стоит. Стоит так долго, что опасаешься: не навсегда ль!? С тех пор, как нас последний раз во двор выпускали, две шестидневки миновали, расквашенные дождевой мокротой, как промокашки в унитазе. Я уже забыл, как играют в чижа или лунки, я готов бессмысленно бегать вдоль забора, как Утюг три года в армии гулял!
Муссонный дождь, как коллективное чтение "Биографии Сталина": долго и скучно. Даже хуже: дождь идёт ещё и по ночам. Однако, провидение спасает нас от чтения "Биографии" под мокрые звуки бесконечной капели. С той поры, как Таракан отправил Гнуса на пенсию, чтобы он подлечился, вернее, чтобы не вонял в ДПР, а подыхал от чахотки дома, воспитатели, как с гвоздя сорвались, - в коллективный запой ударились. Днём и ночью из флигеля, где живут воспитатели, "не то песнь, не то стон раздаётся". Пьют там по черному, не слезая с кроватей. И вечернюю поверку не проводят. Знают: не убежим, -- за родителей опасаемся. И куда бежать? Тут все -- друзья чесики, а за оградой, -- страна советская: враждебная, чужая. Поймают - убьют. Чеса из любой ментовки сразу чекистам сдадут. А как утаишь антисоветское происхождение в СССР, где "Каждый советский человек - чекист!" (Л.Берия) Так на новом лозунге написано.
Зато, огольцы окончательно взяли в свои руки воспитание пацанов. Занятия "по текущей политике" уже не импровизации, а добротно подготовленные лекции. Даже до меня, туповато рассеянного, дошло, что политика интересна, как закрученный детектив, полный интриг, обманов и крутых сюжетных поворотов. Особенно, если выдать её с юморком.
В каждое советское учреждение газеты приходят. В ДПР -- тоже. "Тихоокеанскую звезду" дежурный отправляет по прямому назначению - к нам в сортир, "Известия" -- газета для нужника воспитателей, а "Правду" -- огольцам для политинформации. Огольцы обсуждают газету в своей спальной, а к нам приходит подготовленный "политинформатор", чтобы читать газету с комментариями. И из трескуче пропагандистской, шелудивой газетёнки "Правда" вышелушивается истинная правда: о чем, зачем и почему газета, с таким претенциозным названием, врет. Врёт бездарно, бессовестно, изо дня в день, из номера в номер, противореча и завираясь! А если "лектор" даёт комментарий с юморком, то завравшаяся "Правда" превращается в сборник анекдотов. А бездарно суконный язык газеты только подчеркивает юмор! Вот бы возгордились "правдисты", узнав, что их позорная газета, которую выписывают принудительно, чтобы стенки в сортирах не пачкали, стала самой читаемой газетой в ДПР НКВД Владивостока!
После ужина огольцы, по очереди, рассказывают нам содержание книг, которые они читали на воле. Вместе успели они прочитать, по сравнению с нами, пацанами, очень много: все известные книги мировой литературы! Когда-то время от обеда до ужина было заполнено мертвым часом и прогулкой. Сперва гуляли пацаны, потом - огольцы. Но с тех пор, как начался дождь, и дообеденное, и послеобеденное время превратилось в беспросветный "мертвый час".
Как осенние мухи, бесцельно слоняются пацаны по темным от ненастья коридорам, вялые и сонные, кружась, как заведенные, в заколдованном круге: от спальни до туалета, от столовой до комнаты политпросвета, оттуда в спальню и опять - по тому же кругу! Не жизнь, а стихотворение про попа и его собаку! А дождь барабанит и барабанит по оконным карнизам, не сбиваясь со своего заунывного ритма.
И кружусь я по этому бесконечному кругу в поисках развлечения. Зря я с Хорьком поссорился... стал он какой-то дерганный... и я - того не мохначе. В школе Мангуста звали Хорёк из-за фамилии Хорьков. Но в ДПР Хорёк облагородился в Мангуста. Олег говорит, что кликуха не должна быть обидной.
И в спальной тоска висит зелёная, как стены. Кровати не застелены, грязное белье - всё наружу. Вчера на политинформации Краб сказал: "В депеер постельное белье меняют регулярно, только на водку!" Забравшись с ногами, на койке Капсюля сидят трое пацанов и, под руководством хозяина койки, жалобно тянут печальную, длинную песню, подстать погоде:
Я чужой на чужбине
И без роду живу,
И родного уголочка
Я нигде не найду.
Вот нашел уголочек,
Да и тот не родной -
В депеере за решеткой,
За кирпичной стеной...
А я удивляюсь живучести старинных песен, сложенных беспризорниками до революции, песен безыскусных, но задушевных. Не то, что советские песни, которые только радио поёт. Музыка в советских песнях бездарно сложная и для профессионалов, а слова - для холуёв советских.
В комнате политпросвета шумно. За несколькими столами азартно режутся в карты на щелбаны. Карты у пацанов самодельные, нарезаны из обложек журналов "Коммунист". Доступность материала для изготовления карт разнообразит игру: у всех в рукавах запасные тузы. И время от времени в компаниях игроков поднимается возмущенный гвалт, когда в игру выходит пятый, а то и шестой козырный туз! За одним из столов пацаны, сосредоточенно пыхтя, играют в "футбол" тремя конторскими скрепками. Щелчком загоняют одну из скрепок в узенькие ворота противника, а при каждом "ударе", скрепка должна пролетать между двумя другими скрепками.
На подоконнике, где светлее, пацаны состязаются в чтении журнала "Коммунист" вверх тормашками. С одной стороны - читающий, с другой - проверяющие. Читающий читает вверх тормашками вслух, а проверяющим разрешается только хмыкать одобрительно или наоборот. Один из проверяющих держит над ведром консервную банку с дырочкой через которую вода вытекает. Победитель тот, кто отбарабанит больше текста без ошибок, пока вода не вытекла из банки. Я - чемпион: мой результат - полторы страницы за банку! Чтобы достичь такой рекордной скорости в перевернутом чтении, я тренируюсь, перечитывая вверх тормашками "Графа Монте-Кристо". Пацаны уважительно расступаются, предлагая мне дать показательное выступление, но я отказываюсь - нет настроения...
И куда подевался Мангуст!?... Заглядываю в столовую. Там не игра, а спортивный матч. Идет борьба тяжеловесов интеллекта. В борьбе за лавры чемпиона по мозговитости схватились два интеллектуальных титана: Кока и Бука. Судит схватку авторитетное жюри: Кукарача, Пузырь и Мангуст. Остальные - болельщики. Ставка титанов интеллекта высока: борьба идет не на жизнь, а на... половинку венской булочки, которую, по данным кухонной разведки, дадут к ужину. Кока и Бука - друзья и финалисты единственного в мире чемпионата по запоминанию наизусть "Биографии Сталина". Но только -- наоборот: шиворот-навыворот - с конца, справа налево и снизу вверх! Члены высокого жюри, наморщив от усилия лбы, водят пальцами по строчкам справа налево, а Кока, крепко зажмурив глаза, как сонамбула в трансе, тщательно выговаривает жутковатые звуки, похожие на таинственные колдовские заклинания: "... абок оге илавз ищи равот еын йитрап..." У Буки тайм-аут: он отдыхает, пока не настанет его черед читать. Очередность устанавливает справедливое жюри, оно же беспристрастно фиксирует ошибки и качество произношения звуков. Болельщики заключают пари на щелбаны. Им-то свой скудный интеллект беречь незачем.
Дверь из столовой на кухню закрыта, но сквозь тонкую стенку доносится громоподобный глас поварихи Тёти Поли. Как капитан фрегата, хриплым басом орёт она на дежурных по кухне огольцов, которые ее беспрекословно слушаются, уважают и, даже, любят, несмотря на ее суровый характер. Огольцы на весь ДПР дрова пилят, колют, печи топят, картошку чистят, хоздела все выполняют. Нам слышно, как Тетя Поля, лязгая конфорками, ставит на плиту сковороду на которой что-то скворчит аппетитно. Сквозь неплотную фанерную дверь проникают в столовую не только звуки, но и упоительно прекрасные ароматы жареного лука и перловой каши. Титаны интеллекта остязаются в невероятно трудных условиях: звуки и запахи, доносящиеся из-за фанерной двери, глушат их нежный интеллект, вызывая слюноизвержение, влияющее на чистоту произношения невероятно вычурных слов.
Из-за обиды на Мангуста, который, будто шибко деловой, меня не замечает, я покидаю столовую, мысленно благословляя судьбу за то, что хотя бы Тетя Поля не сотрудник НКВД, а работает по найму, а значит - не ворует. И спорит с Тараканом, что продуктов мало дают! Если б не она - мы бы от голода загнулись. После исчезновения Гнуса, весь трудовой энтузиазм воспитателей уходит на то, чтобы, кряхтя, таскать со станции тяжелые чемоданы с водкой и закусью.
Доставка прекрасного пола менее трудоемка: визгливо хохочущие бабёшки шкандыбают своим ходом, несмотря на сложные метеоусловия: под дождём румяна, помада и другие бабёшечные разукраски смешиваются на опухших мордасах, как краски на палитрах художников. Получаются очень сюрреалистические комбинации. Сейчас у воспитателей временное просветление из-за того, что один из них, "раздолбай Кусок", подзадержался на станции с заветным чемоданом.
Пока спиртное в пути, воспитатели, опохмелились тройным одеколоном из ларька ВЗОРА и, благоухая друг на друга, возбужденно делятся воспоминаниями о пикантных особенностях "бабцов", которых "перепускали" на вчерашней попойке. Особенно бурный восторг вызывают прелести "стервы Машки". Только унылый Тараканище одиноко сидит за столом, не принимая участия в горячей дискуссии.
Оплывает со всех сторон Таракан, как свеча догорающая. И щеки, и мешки под глазами, даже брюхо, которое прежде браво шагало впереди него, -- всё уныло повисло. И холеные усы, которые он так лелеял, сникли жалобно, облипнутые семечками какого-то овоща. Как видно, была у Таракана "освежающая маска", -- спал он в овощном салате. От беспробудного веселья на душе Тараканьей чёрная тоска. Чует Тараканище чутьём звериным приближение чего-то страшного и неизбежного...
Свободное копирование
