Страх - 1

Репортаж 3

СТРАХ

Прошло полгода.

Время - май 1938 г.

Возраст - 11 лет.

Место - ст. Океанская.

Из страны непуганых идиотов

Сталин создал страну напуганных идиотов.

(Историк)

В родном своём краю.

Все мы Сталиным воспитаны

(М. Исаковский)

Бац!! - врезают мне по радостно лыбящейся мордахе! -- Бац! - и ещё!!

-- За что-о!? - закрыв лицо, за?биваюсь в угол умывальника. Передо мной - огольцы из старшей группы: Бык и Кузя. Нормальные огольцы... какая же муха их кусает!?

-- "По поручению Присяжных..." -- начинает Бык уставную форму Приглашения на Присягу.

-- Не пузырись, -- перебивает его Кузя, обращаясь ко мне, -- сам напросился, Ваше Сиятельство... агитатор хренов за светлое будущее! Парочка плюх полагается по регламенту Приглашения на Допприсягу. Для торжественного настроения.

-- "...ожидай Собрание Присяжных в Зале Ожидания с начала мёртвого часа!" -- заканчивает Бык традиционную фразу Приглашения на Присягу. Так обидно начинается ещё один день в ДПРе. Однако!... а фискальное дело поставлено у огольцов получше, чем в НКВД! Вчера, после отбоя, рассказал я пацанам книжку про коммунизм Томмазо Компанеллы "Город Солнца", а по утрянке в умывалке, - бац, бац! - отоварили по морде: нарушение Присяги!! И когда успели настучать? Оперативно... но не справедливо! Я не Павлик Морозов! Впрочем, с Павликом Морозовым не чикались бы. Не приглашали на Присягу, а нашли б его по утрянке висящим на трубе в умывалке. Так должно быть по Закону и Присяге, потому что против страха есть одно средство - еще больший страх. Такой, чтобы страшнее всех страхов!

В мёртвый час забираюсь я в укромный закуток, оставшийся от печки в конце широкого коридора, который называется "Большим бульваром". Это и есть "Зал ожидания" -- единственное местечко в ДПР, кроме кондея, где можно тихо сидеть в одиночестве, "пребывая в состоянии сосредоточения души и духа для процесса духовного самоуглубления", как это предписано инструкцией по подготовке к Присяге. Таков ритуал. И пацанам ко мне подходить нельзя, чтобы не мешать мне думать про мою прошлую жизнь "для духовного очищения перед вхождением в будущую". Моя прошлая жизнь была не настолько продолжительной и содержательной, чтобы о ней долго думать. И вши зудят. Зато, "в минуты жизни трудные, когда на сердце грусть" -- всегда при себе утешительное занятие: надыбаешь ее, единокровную, бе-ережно на ноготь посадишь, а другим ногтем осторо-о-ожненько, чтобы почувствовать упругость её тельца, надавишь...Чик! - брызнула, родимая! Занятие тихое, интеллектуальное, требует аккуратности, сосредоточенности, а потому для нервов полезное. Я б, на месте докторов, вместо всяких порошков, насыпал бы неврастеникам по горсти вшей в кальсоны. И никаких нервных мыслей!

Зябко. Язва на щеке чешется. Постепенно задумываюсь и внутри моего наголо остриженного кумпола самозарождаются кое-какие мыслишки. Говорят, самое вредное из того, что глотают, - это обида. Поэтому первыми, растолкав всех, нетерпеливо выскакивают с воплями мысли обиженные: "А кому кисло от того, что я в коммунизм верю? Да хоть сто раз я Присягу приму, а в коммунизм буду верить!!" Когда обиженные, накричались, подходят, вздыхая, мысли печальные на тему:

"У него было только короткое прошлое, мрачное настоящее и неведомое будущее."

Это - цитата из книги, из-за которой кликуха у меня: "Граф Монте-Кристо". Это я эту книгу в ДПР притаранил. У всех в ДПР клички нормальные и не обидные, а у меня с подначкой: "Ва-аше сия-ательство"! Если бы не эта книга - звали бы меня - Рыжий. Кликуха обычная, со школы привычная. А мама звала меня "солнышко"... и папа маму звал так же...

Полгода прошло, как маму и папу забрали, а о чем бы я не начинал думать - к ним в мыслях возвращаюсь. Когда-то я козла увидел за столб привязанного. В одну сторону бежит козел - веревка наматывается и к столбу его притягивает, в другую сторону бежит - то же самое... Пацаны говорят: нельзя о родителях много думать, -- от этого чекануться можно. Легко сказать: не думай! -- а если память прищемило на том месте?!

"Граф Монте-Кристо сидел, подавленный тяжестью воспоминаний."

"Граф" -- он шустрый: пролез в ДПР сквозь решетку раньше меня и... сразу влез в души чесиков! Будто кино "Чапаев"! А как же "наш пострел ко всем успел"? Не кино же, -- книга! А так. В комнате политпросвета стоит конторский шкаф с отломанной дверкой. Называется "Библиотека ДПР". Там, вместе со старыми газетами, лежат еще более древние, чем газеты, разрозненные журналы "Коммунист", полсотни экземпляров брошюры "Биография И.В. Сталина", и столько же -- "Биография В.И. Ленина". Никто не чинит дверку шкафа для сохранности таких библиографических ценностей. Хотя, газеты и растаскивают на гигиенические нужды, но на биографии вождей не посягают: жесткая бумага отпугивает.

В тот день, когда узник замка Иф, меня опередив, предстал перед восхищенными взорами узников ДПР-а, из "Библиотеки" исчезли "Биографии Сталина". Будь бы воспитатели повнимательнее, они бы имели большое удивление от пробуждения интереса пацанов к биографии Сталина! И не только в комнате политпросвета, но и в спальной, а то и на прогулке! - пацаны глазами, горящими от жажды познания, впивались в странички под обложкой "Биография Сталина"! Конечно, если нас не Утюг прогуливал. Воспитатель, с такой теплой кликухой, методику детских прогулок подчерпнул из кладезя армейской премудрости, по которой надо поровну есть и гулять: шаг в шаг, а меньше ни на шаг! Хорошо, если прогуливает он нас строем, даже с песней, но частенько выстраивает нас в одну шеренгу, командует: "напра-а... о!" и гоняет гуськом и бегом все быстрее и быстрее вдоль забора по периметру прогулочного двора. Утюг говорит, что он в армии три года так гулял. Вот, за это теперь мы и расплачиваемся.

В нестиранных наволочках подушек и в дырявых матрацах прячут пацаны тоненькие книжки на обложке которых изображен юный Джугашвили. Не расставаясь с книгой, он так бодро чешет на высокую гору, будто бы его Утюг прогуливает. Интерес пацанов к таинствам биографии Великого Вождя оказался заразительным и, вслед за пацанами, на том же месте чеканулись огольцы из старшей группы. А если бы воспитатели оказались еще более наблюдательны, они бы, уж точно, подумали: "тихо шифером шурша, едет крыша не спеша" и сразу у всех воспитанников, и в одном направлении: от перегрева от пылкой любви к Отцу Всех Народов! -- потому что каждый из нас, прочитав от корки и до корки "Биографию Сталина", тут же спешит обменять её на другую... точно такую же книжку! И начинает читать ее от корки и до корки с тем же упоением... ведь, между одинаковыми обложками, с изображением юного Джугашвили, аккуратно вклеены страницы книги "Граф Монте-Кристо"!! Формат "Биографии Сталина" идеально соответствует формату страниц "Графа". Расчленив "Графа" на типографские дольки по тридцать две страницы, каждый получил возможность, не дожидаясь других, читать свой фрагмент "Графа Монте-Кристо".

Ни одну книгу в мире не читали в такой фантастической последовательности: ведь каждый начинал читать с той дольки, которая ему досталась, а потом выменивал на другую, тоже случайную, дольку! Зато эту книгу - единственную художественную книгу в ДПР, -- прочитали все пацаны сразу!! И некоторые говорят, что читать с середины ещё интереснее: не знаешь не только, что будет, но и то, что было! Полюбившиеся дольки пацаны перечитывают по нескольку раз и теперь по любому поводу шустрят цитатами из "Монте-Кристо". А так как каждый читал дольки в разной последовательности, то графские интриги, которые Дюма, и так закрутил не слабО, в пацанячьих сообразиловках ещё не раз перекрутились, у каждого пацана по-разному, в зависимости от последовательности их чтения. Теперь после отбоя, когда в спальной свет выключают, есть нам о чем поспорить, потому что у каждого -- свой вариант графских интриг. И некоторые пацанячьи варианты - куда! интереснее, чем у Дюма!

Неожиданно в "Зал ожидания" заглядывает Утюг. Сегодня он дежурит по ДПРу. Утюг пристально разглядывает меня. От созерцания такого жалкого зрелища, чугунная морда Утюга слегка очеловечивается. В напряженной тишине что-то скрипнуло -- это в зловещих недрах Утюга шевельнулась какая-то умственная загогулина, быть может, главная -- пищеварительная. Под пронзительным взглядом крохотных глазных бусинок, пристально глядящих из узких прорезей глаз, я цепенею, как кролик перед удавом. Чем примитивнее, зачугуневшие мозги удава, тем сильнее его гипнотическое действие на нежные мозги кролика. На недвижной харе Утюга, от рождения, застыло чугунное выражение несгибаемой воли и дремучей глупости. А в глазах - дубовая уверенность "во всемирной победе советского строя" и гордость от участия в этой победе.

-- Чо тут, сукин сын, затырился?

А что, если не поддаваться гипнозу? Стряхнув оцепенение, я чеканю логическую шараду:

-- Я-то -- сукин сын... а мой отец - товарищ Сталин!!

Морда Утюга перестаёт чугунеть, теперь она бронзовеет.

-- Чо бормочешь, падла дохлая?! Свихнулся, говнюк, чо ль?? - теряется Утюг, утратив гипнотические свойства.

-- А читать умеете? Для кого в столовке плакат: "Дорогой наш отец товарищ Сталин"... наш отец! Понятно?... "спасибо за наше"... на-аше! Не ваше - мордва-чуваши, -- а за на-а-аше!! - "счастливое детство!!" Или этот лозунг не про нас, или вам он не нра, и вы не "за наше счастливое детство", а против?? Тогда пишите заяву в НКВД! - выпаливаю я уже с радостной уверенностью в победе над гипнозом Утюга. Действительно, Утюг озадачен. У него появляется кое-какое выражение лица из-за брожения мыслИ в его кумполе. Я представляю, как мыслЯ, в беспросветную пустоту забредя, там пробирается и на паутину натыкается. Медицина открыла, что наличие мозга влияет на образ мыслей. Но у гебистов не бывает мыслей: потому как, если и есть извилина, то она в заднице. Поэтому Утюг с хитростью, присущей простейшим, выруливает разговор туда, где его преимущество неоспоримо:

-- Ты чо такой вумный? Я тя выведу на чисту воду! Хто в хоридоре утюх нашхрябал?! А??

-- Не... не знаю... -- теряюсь я при таком крутом повороте дискуссии и теряю способность думать под гипнотическим взглядом удава, не сомневающемся в своем праве пожирать кроликов.

-- Хы-ы!.. Не зна-ашь?! Щас узна-ашь! Всё узнашь, всё-всё!!

Утюг хватает меня за ухо, больно закручивает его и волокет меня к познанию всего-всего-о-о!!...

-- О-о-о!!! - кричу я, признавая поражение в диспуте и не стремясь к познанию "всего-всего"! В коридоре на крашеной панели кто-то кусочком известки изобразил утюг с узенькими глазками, похожий на урыльник Утюга.

-- А ну, стери!

-- А чем?

-- Хуч мордой своей, вражьей! - ухмыляется Утюг, по начальственному уверенный в своем остроумии. Поплевав на ладошку, я с сожалением стираю, быть может, шедевр сюрреализма: "Портрет Утюга".

-- Марш в спальню! - командует Утюг и величаво удаляется в дежурку, заперев дверь в коридор. А я возвращаюсь в "Зал Ожидания", чтобы предаться традиционному занятию всех отшельников: поиску вшей и смысла жизни.

Если бы год назад кто-то высказал мне мысли, которые сейчас переполняют мою соображалку, -- я бы с кулаками на него бросился! Но за полгода жизни в ДПР весь горький и противоречивый сумбур в душе, с которым привели меня сюда, сложился в стройную идею выстраданных убеждений. Идея эта крепнет с каждым днем, проведенным в ДПР, обрастая новыми доказательствами своей достоверности. Страшная идея, но неопровержимая...

Когда-то величавый покой Птолемеевой системы мироздания сменила головокружительная теория о том, что наша Земля кружится вокруг Солнца. И человек, привыкший к жизни в незыблемом, престижном центре мироздания, вдруг оказался межзвездным скитальцем на маленькой планетке, запузыренной в пустоту космоса. Но люди поверили в систему Коперника потому, что она ответила на все вопросы туманной небесной механики, изрядно подзапутанной Птолемеем.

Так же, одна еретическая мысль: "Сталин - пахан банды уголовников, захвативших власть", -- объяснила аресты героев гражданской войны и тот кошмарный абсурд, который царит в СССР. Но как трудно избавиться от привычных представлений о справедливом советском строе и мудрых вождях Партии ВКП(б) и поверить в то, что Партия, уничтожив настоящих коммунистов, объединила в себе отъявленных негодяев и ворюг, превратившись в крепко спаянный страхом, алчностью и властолюбием Всесоюзную Кодлу Подонков (барыг), - ВКП(б)!

Потому-то так деликатно, без насмешек, постепенно готовят огольцы каждого новенького пацана к тому, чтобы он, будто бы самостоятельно, дотумкал бы до такой простой, но страшно еретической мысли: "Сталин - преступник. Он убийца и предатель". Раз наши родители, которые самые честные, самые умные! - враги народа, Партии и СССР, то мы-то уж...

А того, кто не способен постичь такую логику, ожидает судьба Рябчика. Был такой мировой пацан... жил бы с нами, если бы не его несгибаемая вера в непогрешимость советской власти и Сталина. Меня и Рябчика в один день в ДПР привели. Это Рябчика Гнус сразу направил в кондей. И до самой Присяги мы дружили, откровенно обо всем говорили, аж до разбитых сопаток. Но, увы... мог Рябчик возненавидеть кого угодно, даже меня, но не советскую власть и не Сталина. Был он воспитан, как бетонная балка, - несгибаемо. Но и родителей своих, коммунистов, не обвинял он ни в чем - верил им. Так попал Рябчик в логически неразрешимый тупик.

Когда отказался он от антисоветской Присяги, то стал изгоем среди нас - "врагов советского народа". Надеялись мы - одумается. Невозможно жить Робинзоном в таком коллективе, как наш - изолированном со всех сторон надёжнее, чем остров в океане... в коллективе замкнутом во всех смыслах этого слова. Тут друзей выбирать не приходится: от них никуда не уйдешь! А Рябчик ушел... в мир иной. В умывалке повесился ночью. И не стало у него проблем ни с пацанами, ни с родителями, ни с советской властью. А для понтА, чтобы пацанов припугнуть, огольцы слух пустили: будто бы Рябчика осудила и казнила таинственная "правилка" за то, что он от Присяги отказался и согласился Гнусу стучать. И все в это поверили, кроме меня. Ведь, никто с Рябчиком так откровенно не говорил, как я: замкнутым он был пацаном, никому не доверял, кроме меня. И заложить он мог только меня. Но слух этот я опровергать не стал. Понимаю, что против страха перед НКВД должен быть еще больший страх - страх перед таинственной "правилкой"... хотя её и нет!

СТРАХ!!... и днем, и ночью - страх. За себя, за пацанов, за родителей. За всех, за всё, по поводу и без. Шестая часть суши планеты, закрашенная на карте красной краской, от страха пропитана клейкой слизью холодного пота. Чудовищный спрут страха душит СССР и миллионы его холодных щупалец, проникая в сердце каждого человека, сосут оттуда горячую кровь. Душный кошмар страха висит над страной. Страшно человеку поднять голову и встретить страх лицом к лицу. Страшно быть не бесформенной "капелькой", а несгибаемо твёрдым алмазиком -- свободной, смелой личностью, подобно героям из любимых книг. Бдительно следит НКВД: не замаячила ли где-нибудь гордо поднятая голова?

И Гнус нагнетает атмосферу страха: с подробностями рассказывает нам, как он, с друзьями чекистами, потешались, пытая врагов советской власти в НКВД, а потом, сломив их волю, глумясь над ними, состязаясь в изобретательности, весело приканчивали их на Второй речке. Любил Гнус свою весёлую, интересную работу, скучал по ней, вымещая на нас тоскливую звериную злобу чекиста, натасканного на людей, как сторожевой пёс. Поэтому у первого НКВД, опричников Ивана Грозного, у седла был приторочен символ их профессии - оскаленная собачья голова!