День рождения - 1

Репортаж 2

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

"Жить стало лучше,

жить стало веселее!"

(И.В.Сталин)

Прошло полгода.

Время - 5 ноября 1937 г.

Возраст - 11 лет.

Место - г. Владивосток.

Шаги в подъезде ночью

Все ближе у дверей!!

Я обмираю: точно --

"Жить стало веселей!"

Пронеси же, Боже мой!!

Мимо...

год тридцать седьмой.

(Л. Пичугина из ОЛЖИРа)

Зажигается свет. Просыпаюсь. За окном ночь. И голова моя, как у черепашки, втягивается в тёплую темноту под одеяло, а сознание спешит окунуться в ласковый мир сновидений, слипшихся с сонным телом. Сквозь нежную зыбкость сна настырно проскребается раздраженный, требовательный голос:

-- Подымайте ребенка!

-- Может... пусть поспит... зачем ему всё видеть? - просит мамин голос, сдавленный, будто бы маму кто-то душит.

-- Сказано - подымайте!! - нетерпеливо настаивает раздраженный голос, - некогда в детские игры играться!!

Ласковые мамины руки обнимают меня за плечи.

-- Вставай, солнечный зайчик, вставай!..

Мамины руки, взволнованно неловки, дрожат. Через руки волнение передается мне. Сны отлипают и я открываю глаза. Оказывается, -- сижу в кровати. С недоумением смотрю на хмурого военного, который, вытряхивает на пол из моего школьного ранца "набор молодого пионера": две тетрадки, две рогатки, трубку для стрельбы горохом и ручку с пером ? 86. В комнату входит еще один военный. Мордастенький. К чему такой дурацкий сон: мордастые военные в моей комнате?! Закрываю глаза, ложусь на бок: сны удобнее смотреть лёжа. Даже дурацкие.

-- Ёшь кокоря! Да уберайте ж отсель вашу дочку! - негодует "хмурый" властно, нетерпеливо. Во всем облике Хмурого все злобно, грубо: от волос, ощетиненных разозленным ёжиком, до грозно и грузно грубых яловых сапог, густо воняющих армейским гуталином. И в каждом слове - казённо властные интонации хрипатого, как у цепного пса, голоса.

-- Он не дочка, это мальчик... -- робко говорит, будто бы оправдывается, мама. Голос у мамы извиняющийся, будто бы я не дочка по её недосмотру.

-- Хы-ы-ы!! - неожиданно регочет Хмурый, -- а чего оно -- в платице? - В голосе Хмурого подозрительность, будто бы он уличил маму в подлоге.

-- Это - ночная рубашка! Мамин голос звучит твёрже: фланелевые ночные рубашки - мамин пунктик. Вот сейчас мама прочитает лекцию Хмурому о гигиене с ссылкой на заграничного писателя, который все дни пишет про революцию в России, а по ночам спит в длинной фланелевой рубашке.

-- Хы-ы-ы!! - Опять ржет Хмурый, но теперь высокомерно: -- Ну, камедь ентиллихентская...

А мама... молчит!! И тут я понимаю: это - не сон!! В сны такие дуроломы в нагуталиненных яловых сапогах не вламываются. Это, как говорят, советская действительность. А насчет того, чтобы спать в рубашке девчоночьей - я сам очень против! Придумал же кто-то европейскую моду на мою азиатскую попу! Одеваю пижамку, оглядываюсь. Мордастый сбрасывает с моей кровати одеяло, встаёт на него сапогами, ощупывает руками матрац. Мама смотрит беспомощно, как ходят военные в сапогах по белоснежному белью, разбросанному по полу, вперемешку с моими акварелями, которыми она так гордилась, что организовала в школе постоянную выставку детских рисунков. И ко мне приходит страх: я понимаю, что случилось то, о чем все боятся не только говорить, а даже думать. Значит, и к нам тоже "пришли", чтобы "забрать"!.. В этом году я понял, что вовсе не враги народа те, кого арестовывают по ночам. Если бы они были преступниками - их бы судили, о них в газетах писали. А то все, кого "забрали" - исчезают без суда, без следа, неизвестно куда. И, все-таки, страх у меня, какой-то, не взаправдышний. Наверное, потому что это так ужасно, что кажется, - не взаправду, а как в кино, где сперва понарошку страшно, а потом всё кончается хорошо.

На столе лежат коробки... у меня ж сегодня -- день рождения!! Ух, ты-ы!!! - в одной коробке - большой конструктор, в другой... и тут у меня дыхалку перехватывает: там лежит предел желаний - самая заветная мечта - фотоаппарат "Фотокор", чудесно пахнущий кожей и еще чем-то таинственно прекрасным! Небось, теми волшебными мгновениями, которые навсегда останавливает каждый щелчек затвора? А рядом - штатив! Настоящий, складной!... а в средней коробке - фотопластинки, фотобумага, проявители... А сверху - открытка красивая, самодельная, нарисованная и подписанная папой и мамой. На открытке нарисовали папа и мама китайские и японские иероглифы: пожелания счастья и здоровья. Китаевед папа и японовед мама все поздравительные открытки иероглифами украшают, потому что иероглифы с хорошими пожеланиями здоровье улучшают. Об этом все на Востоке знают. Но сегодня настроение от иероглифов не улучшается: через мое плечо рука Хмурого простирается, облапливает "Фотокор", и... заветная мечта, вместе со волнующим запахом так и не остановленных мгновений, исчезает в недрах дерматинового чемодана, который Хмурый притащил с собой, небось, специально для этого. С глумливой назидательностью цедит Хмурый в околоземное пространство, потому как общаться со мной считает ниже своего достоинства:

-- Фотоаппаратура, оружие и предметы шпионской техники, подлежат конфискации... являясь уликами... -- а взглянув на маму, спохватывается: ёш кокоря!... а рыжъё - золотишко, -- тоже!

Пока Хмурый конфискует с маминой шеи цепочку с золотым медальоном, шустрый Мордастик профессионально ловко скручивает у мамы с пальца обручальное кольцо. Хмурый этим недоволен, но с нахальным Мордастиком не конфликтует. Конфискованное золото исчезает в карманах чекистов. Ошеломленная мама, обнимает меня, готового разрыдаться из-за "Фотокора", и уводит в гостиную.

В центре гостиной стоит круглый стол под большим китайским абажуром. На золотистом шёлке абажура извивается огненно-красный дракон, распахнувший зубастую пасть на лохматое красное солнце. Под китайским абажуром за круглым столом когда-то собирались гости. Некоторые приходили с ребятишками и их отправляли в мою комнату.

Я не любил гостей с ребятнёй, потому что роль моя "хозяйская" была вроде милицейской: следить за порядком в играх малознакомых друг с другом разновозрастных пацанов и решительно пресекать их попытки присоединиться к веселящимся в соседней комнате родителям. А мне и самому хотелось в гостиную, откуда доносился праздничный звон посуды, громкие голоса, прерываемые взрывами хохота и ритмами "Рио Риты" и "Инесс"...

Как давно всё это было!... Сейчас в гости не ходят - боятся: сегодня побываешь гостем в обыкновенной советской семье, а назавтра - нате вам! - был на явке у японского шпиона, а то и пострашней: участие в троцкистской сходке! И все другие тоже арестованные гости, это подтверждают. И, всё-таки, сегодня мама пригласила на мой день рождения пацанов из нашего двора. На пироги. И... вот, какие пироги!

Папа сидит на диване. Сосредоточенно смотрит в какую-то точку на противоположной стене. Пальцы обеих рук переплетены так крепко, что косточки на смуглых папиных руках побелели. Лицо осунулось, постарело. А как много у папы седых волос! Почему я их раньше не видел? Я сажусь рядом с папой, он обнимает меня. Ничего не говорит. Только шевельнулся кадык на шее, будто бы проглотил он что-то. А что говорить? Зачем?.. Я уже не тот новоиспеченный пионер, который недоумевал: почему дядю Мишу арестовали?

Из спальной появляется третий военный с длинным рябым лицом. Проходит мимо, не взглянув на нас, начинает делово выгребать на пол папины бумаги из письменного стола. Рукописи, фотографии, документы сыпятся на пол: всё это Рябому до фонаря. Но когда он докапывается до шахмат, которые подарили папе китайские ученые, то замирает в стойке, как охотничий пес.

Торопливо приоткрывает футляр, в котором сияет перламутром тропических раковин шахматная доска, заглядывает в коробку, где в бархатных гнездышках хранятся шахматные фигуры из слоновой кости... Каждая фигура -- произведение искусства резьбы, со своим лицом, прической... Через лупу видны морщинки на лицах и узоры на рукоятях мечей. Воровато оглянувшись, Рябой торопливо засовывает футляр в огромный, как мешок для картошки, карман, пришитый внутри шинели... а шинель-то он не повесил в передней, -- с собой в комнату затащил... Озирается - значит, еще стесняется. А Хмурый и Мордатый не стесняются: матёрые псы-рыцари... или -- "рыцари революции", как назвал их Сталин. Я слезаю с дивана, направляюсь к двери, но меня останавливает окрик Рябого:

-- Куды пшёл? Чо шасташь!

-- В уборную... писять... -- почему-то и мой голос тоже виноватый, будто бы это я забрался в дом Рябого ночью с намерением напИсать ему в патефон.

-- Хм... - размышляет Рябой сурово, по-чекистски хмурясь. Но увидев, что Мордастик уже до кухни добрался, он от меня отмахивается и спешит туда, где Мордастик серебряные ложки по карманам тырит.

В передней, под вешалкой, укрывшись от света полою маминого пальто, похрапывает "тетя Шура, тетя Шура - очень видная фигура" -- наш дворник -- безмужняя мать четверых сорванцов - погодков -- главной ударной силой нашего двора в драках с "пуговичниками" и "колбасниками". Один сын -- от первого мужа, другой - от второго, а ещё о двух сыновьях-близнецах говорит тётя Шура с законной гордостью: - "А эти, как под копирку, -- лично мои! Собственные!!" Кухонный табурет под тетей Шурой кажется крохотным, как детский стульчик, -- могучие закругления тетишуриного организма свисают по сторонам.

Тут же, в коридоре, мается комендант или, по новому - управдом, -- Ксения Петровна, по прозвищу - Скарлапендра -- гроза парочек, которые ищут укромное место в теплых подъездах наших домов. Жизнь Скарлапендры - полная противоположность тетишуриной. Засыхает высоконравственная Скарлапендра в сорокалетнем девичестве, бездетная, безмужняя, никому не нужная. То ли -- от своей вредной природы, то ли - от неустроенности личной жизни, но стала партийная Скарлапендра "современной деловой женщиной", отдавая всю нерастраченную женскую энергию суровой комендантской службе. Сочетание служебной стервозности и дамской нервозности Скарлопендры трудно переносимы и жильцами, и работниками домоуправления. От её истеричной суетливости, как ошпаренные, разбегаются из домоуправления сантехники. "Деловая женщина - бич Божий!" -- сказал о Скарлопендре знаменитый доктор Рудаков из второй квартиры. Деловитостью и сердитостью довела себя Скарлапендра до такого телесного и умственного истощения, что, кажется, -- её большие серёжки, сквозь впалую бестелесность щёк, позвякивают друг о друга.

И сейчас, вместо того, чтобы дремать рядышком с, пышущим телесным жаром, крутым закруглением тетишуриного организма, мотается Скарлапендра на стройных, как у цапли, ногах по коридору, выкуривая папиросу за папиросой. Чулки у Скарлапендры винтом закрученные, юбка на тощем заду изжеванная, потому что живет она в режиме готовности ?1: спит не раздеваясь на диване в домоуправлении. А она не молодая... а за всю женскую жизнь нужна по ночам только одним органам -- НКВД. И ведет она жизнь такую - бдительно сторожевую, -- чтобы не искать её далеко и долго, когда среди ночи понятые нужны и печать -- квартиру опечатывать. А в "Домах Специалистов" это каждой ночью нужно, -- будто бы под лозунгом: "шпионы всех стран -- соединяйтесь!" -- скучковались тут враги народа со всего ДВК!

По пути из уборной, заглядываю на кухню: там Мордастик и Рябой из-за серебряного половника перепираются. И вдруг... где уж Архимеду с его жалкой "эврикой" до ликующего вопля Хмурого:

-- Наше-ел!! А понятые хде!? Гля - тайник вражий!!

Скарлапендра тормошит тетю Шуру и обе таращатся из дверного проема на ликование Хмурого. А у меня внутри все, как оборвалось: нашли! Я - единственный, кто сразу понял значение вопля Хмурого, когда он обнаружил тайник в полости за выдвижным ящиком моего стола. Там хранилось все то, что собрали мы с Жоркой для побега в Испанию. Но Жорку, еще в конце мая, увезли в деревню к дедушке, а потом папа и мама увезли меня с собой на курорт Дарасун. Так испанская революция осталась без нашей могучей поддержки. А к осени, когда я и Жорка вернулись, мы застали и в Дальторгфлоте, где работает Жоркин папа, и в Университете, где мой папа, такой "разгром коммунистического движения", какой был бы не под силу никакой "свирепой фашистской фаланге". Папа говорил маме, что лекции читать некому: почти всю профессуру арестовали вместе с ректором.

И в школу меньше половины учителей пришли первого сентября. Забрали Двучлена и безобидного Почетного Пионера, которому надо было идти на пенсию, а он всё символ изображал... Остались в нашей школе символы эпохи: бюст Павлика Морозова и Крыса - сексотка НКВД. Крыса уже и парторг, и завуч, и директор школы, и всех недостающих учителей замещает. А так как она на всех уроках одновременно быть не может, то каждый день, вместо уроков у нас общешкольные митинги, где она призывает к борьбе с врагами народа. А до каких пор бороться? Пока не останутся во Владике только Крыса и бюст Павлика Морозова? И расхотелось мне и Жорке испанских коммунистов спасать. Их уже не спасёшь: все приехавшие в СССР иностранные коммунисты арестованы, как японские шпионы и враги народа. А какого народа враги они, если они испанцы, французы, немцы? Не известно.

И, вот, всё то, что я и Жорка приготовили для помощи Народному фронту Испании, сейчас обнаружено: карманный фонарик (без батарейки и лампочки), складная подзорная труба на которой написано на буржуйском языке: "Цейс", (там только одной линзы нет), почтовые марки разных стран и складной нож с клеймом: "З-д им. Воровского". Но самая страшная улика - контурная карта мира, на которой стрелками нанесены предполагаемые маршруты от Владика до Барселоны. Сколько счастливых часов провели я и Жорка, прокладывая эти маршруты по глобусу и перенося на карту!

-- Это - ваше?? - настырно допрашивает маму торжествующий Хмурый. Мама смотрит на карту, не в силах от испуга сказать что-нибудь, и отрицательно крутит головой.

-- Мадам изволит запираться? Комедь ломает? Ну-ну... - угрозно цедит Хмурый и командует Мордастику:

-- Давай прохвессора!

Входит папа. Рассматривает содержимое тайника и стрелки маршрутов на карте. Грустно улыбается. А Хмурый настырно допытывается:

-- Вспомнил? Или мозги прочистить??

-- Да моё это! Моё!!! - кричу я.

-- Пшел вон!! - рявкает Хмурый. Мордастый за шкирку, как котенка, выносит меня в коридор.

-- Это моё! Моё!! Моё-о-о!! - как Галилей, упрямо твержу я из коридора. Мордастик волокёт меня дальше для заточения в уборной, но папа за меня вступается:

-- Смотрите, лейтенант: стрелки направлены в Испанию! Все мальчишки хотят сражаться за свободу. Бежали мальчишки и в Африку к бурам, и в Америку к индейцам.... Каждый мальчишка - мечтатель и фантазёр...

-- Не каждый! - перебивает Хмурый, -- рабоче-крестьянские пацаны из СССР не бегут! Знаем мы эти хвантазии и мечтазии: к буржуям намылился! Яблочко от яблоньки... -- И очугунелая хмурость с угрюмо тяжеловесной медлительностью выползает из его пролетарской души, с детства озверенной на евреев и интеллигентов, и покрывает жестко шершавой коркой злобы хмурую, жестокую физиономию.

-- Лейтенант! Я не осужден. Прошу...-- папа возражает, но Хмурый с истеричной злобой его обрывает:

-- Сичас будешь осуждён! И во всём признаешься! Не таким рога обламываем! Прохвессор... кислых штей! Канай на диван! Ентиллигент траханный... ёш кокоря... -- ворчит Хмурый вслед папе, собирая мои "улики" в наволочку и укладывая в тот же бездонный чемодан. Из разговоров пацанов про дела "доблестных чекистов" я многое знаю. Но сейчас понимаю: почему из арестованных никто не вернулся ОТТУДА? Если арестованных отпускать, то кто будет разворованное возвращать?