В конце октября, к Октябрьским торжествам, я поехал в Кронштадт. Ехал я туда с лицом, возбуждавшим подозрение об ожидавшем меня там счастливом свидании, вернулся оттуда с болью мучительной и сердцем разбитым.
Капитолина Федоровна Тимофеевская, от которой мне осталось слышать только: «Ты Кай, и я твоя Кая», — зачем я и ехал, — не смогла мне этого сказать, ибо была перед этим арестована и вскоре расстреляна. Никто из близких ее не видел, и никто не мог ей сказать последнего ласкового слова. Она погибла таинственно и одиноко.
И другая смерть — моего милого приятеля Градина. Его расстреляли в день Рождества Богородицы, 8 сентября, на одном из фортов близ Кронштадта. Обстоятельства этой смерти я знаю подробнее. В компании с одним матросом с «Аргуни» же решено было ограбить какого-то старика на одной из лайб. На шестерке подошли они к ней. Старик поднял крик, грабители не успели скрыться. Суд. И мне сказывали, что на суде Градин вел себя с достоинством, ни от чего не отрекался. Команда «Аргуни» подала заявление о взятии его на поруки, но времена были не милостивые, и вот он, молодой и красивый, полный жизненных соков, стоит ранним осенним утром на пустынном берегу форта и смотрит смерти в глаза. Кругом вода и камни. А ведь сколько хорошего и милого было заложено в этом человеке! Страшна жизнь. Страшен человек даже сам для себя!
А Глеб Вержбицкий, мальчик-подросток, прислал мне в это время следующее стихотворение:
Звуки замолкли, и жизнь прекратилась,
Даль затянулась туманом седым,
Птица крылами в окошко забилась,
С криком тревожным, тоскливо больным.
Пятна кровавые, алою жутью
Взгляд наполняют предсмертной тоской.
Глаз застилается слезною мутью,
Ужас с улыбкой ползет ледяной.
Блеклые листья, как щеки у трупа.
Смерть возвещают со стоном глухим.
Свечи канунные теплятся скупо.
Смертью стирается жизненный грим.
К трупу с ворчаньем подходит гиена,
С жадностью темное мясо грызет.
Душно в часовне от запаха тлена,
«Вечную память» хор певчих поет.
Тихо, ни звука в объятьях могилы,
Синий мертвец лобызает свой гроб,
Череп с усмешкой свирепой гориллы
Хочет скрепить свой расколотый лоб.
Волны кровавые жизнь захлестнули,
В землю толпами идут мертвецы.
Войны бушуют, и властвуют пули.
Смерти-царицы слепые гонцы.
Возвращаясь из Кронштадта и стоя на палубе, я всматривался в видневшиеся вдали форты и думал: на каком же из них? А дно залива казалось мне могилой.
Свободное копирование
