Третий сергиевец -- Борис Лисенко, в недалеком прошлом студент-первокурсник, был самым штатским из всех наших юнкеров. Выправка хорошая, послушный, исполнительный, но в каждом движении, в каждом слове чувствуется единственный сын, студент, штатский, переодетый в военную форму. Так о нем и товарищи говорили:
"-- Хороший человек Борька, только беда в том, что очень домашний".
В семье Лисенки был настоящий культ чувства долга. Когда отец юнкера, член окружного суда, узнал, что я сделал сыну замечание за неявку на службу, он был совершенно подавлен. Не допускал мысли, что Борис может нерадиво относиться к принятым на себя обязанностям. Должен сказать, больше мне выговоров делать не пришлось -- Лисенко всегда вовремя был на месте. Умом он чувствовал, что надо служить, бороться с большевиками, жертвовать своими привязанностями, но сердце, видно, говорило другое. Не мог оторваться от семьи. Зимой 18--19 года, единственный из наших юнкеров, не был в Армии. Остался в Лубнах. Скрывался, едва не был расстрелян. Осенью, после взятия города, я увидел его в студенческой форме. Встретился со мной очень приветливо, но явно конфузился своего штатского вида. Потом поступил в армию, (кажется по мобилизации), был командирован кончать училище в Одессу. Во время эвакуации на пристань не пошел -- опять пересилила "домашность". За границу, судя по всему, не попал. Опять приходится приписать -- вероятно, погиб. Так, по крайней мере, думали его приятели.
Что касается четвертого юнкера -- Потурнака, от него пользы во взводе было мало. Я не удовлетворялся лихим отданием чести и звяканьем шпорами. Требовал работы, хорошего ухода за лошадью, аккуратной чистки винтовки и т. д., а работать нарядный длинношинельный юнкер не хотел. В конце концов, когда увидел, что я берусь за дело всерьез, подал рапорт об уходе. Был у нас и один кадет -- семнадцатилетний Володя Мосолов, сын - командира Елисаветградского гусарского полка. Он поступил в Куринь уже обстрелянным -- дрался с большевиками, если память не обмакызает, где-то под Оренбургом. С трудом пробрался в Лубны. Явился домой босиком. Всю одежду пришлось сжечь -- столько в ней было вшей после путешествий в теплушках. Через несколько дней, немного отдохнув и подкормившись, явился записываться в артиллерию. Красивый, физически отлично развитой юноша, сразу произвел на всех офицеров отличное впечатление. Он с раннего детства привык к лошадям, очень хорошо ездил, вольтижировал и -- самое ценное -- заботился о лошади больше, чем о самом себе. Я предложил назначить Мосолова конным разведчиком и не ошибся. Его темно-гнедой "Булик" всегда был вычищен до блеска, вовремя накормлен, вовремя подкован. В виде исключения я разрешал Володе в субботу и в воскресенье оставлять лошадь у себя на конюшне. Велел только не перекармливать овсом.
О судьбе этого кадета расскажу дальше. Через мои руки прошло за время гражданской войны много воспитанников разных корпусов: за малыми исключениями, у всех них было сильно развито чувство долга, а любовь к России была неотъемлемой частью души. В этом отношении Владимир Мосолов не составлял исключения, но все-таки у него преданность долгу граничила с фанатизмом. Отрываться от семьи и ему, почти мальчику, было очень нелегко, но когда пришел час, он не колебался. Удивительно цельный был человек.
Свободное копирование
