Тысяча девятьсот восемнадцатый год - 50

Надо еще прибавить, что как в русской, так и в украинской мемуарной литературе и беллетристике господствует в отношении 1918 г. определенный трафарет. Были бедные, мирные безоружные крестьяне и не помышлявшие о большевизме, и были разбойные гайдамаки, на них нападавшие вместе с немцами, грабившие, убивавшие, и в конце концов подготовившие торжество большевиков. Читатель моих воспоминаний найдет, мне кажется, немало материала для того, чтобы решить, в какой мере это представление соответствует действительности. Приведу пока одну корреспонденцию из "Робггничи газети" -- N 247 от 12 апреля 1918 года -- органа украинских социал-демократов меньшевиков, которых трудно заподозрить в контрреволюционности: "Мисто Лютенка на Полтавщинi. У нас пануют большевики[1]. Селяне настроэнi по большевистьски. В селах повно всякой збрi!, яку приховують селяне, як caмi кажуть, до служного часу. Большевики агштуют, настроюючи селян вороже против штелiгенцм i хуторян. Пiдчас спектаклю, якого упаштовано було, в мiстечку мюцевими iнтелiгентами, большевики намiрялись, викликами проти iнтелiгентiв погром, який тiльки завдяки холодному i поважному поведенж не удався".

К идее украинского государства большевицкая часть крестьянства относилась резко враждебно и считала Украину панской выдумкой. Наоборот, "кулаки", наряду с сельской интеллигенцией и частью помещиков, являлись собственно единственно серьезной опорой украинского движения. Впрочем, более или менее ярко выраженными самостийниками были лишь члены партии "хлеборобов-демократов", основанной С. Шеметом. Что касается другой, численно большей организации -- "Союза земельных собственников", ее национальные устремления были значительно более умеренными. Самостоятельность Украины воспринималась не как цель, а как средство избавиться от красных. Для меня не было никакого сомнения в том, что, пади большевики в Великороссии, союз огромным большинством высказался бы за федерацию или даже удовольствовался бы автономией Украины. В этом отношении гораздо непримиримее была настроена, по крайней мере в Лубенском уезде, сельская интеллигенция и в особенности полуинтеллигенция -- главная опора, самостийников.

Монархических настроений среди зажиточных селян я почти не наблюдал. Исключениями были некоторые, очень немногочисленные кадровые солдаты, преимущественно унтер-офицеры гвардейских частей. С другой стороны, не было и резко выраженной враждебности к монархии. Зато социалистическую Центральную Раду, провозгласившую социализацию земли, "кулаки" ненавидели дружно и действенно, Гетманство в значительной мере было создано напором зажиточных селян, встретивших поддержку со стороны оккупационных[2] властей. Что касается отношений между зажиточными селянами и помещиками, то я уже упоминал о том, что первые плохо понимали, а порой и совершенно не понимали общности интересов всех обеспеченных земледельцев, кто бы они ни были -- козаки, дворяне, чиновники, крестьяне или евреи[3]. По старой памяти легко устанавливался общемужицкий фронт против барина. В некоторых случаях в этом бывало виновато высокомерие помещиков, отталкивавшее возможность созников. Не надо забывать, что чувство личной чести, особенно среди потомков малороссийских Козаков, было развито[4] гораздо сильнее, чем у большинства великорусских крестьян, веками состоявших в крепостной зависимости. В некоторых случаях, корни если не вражды, то холодных отношений между: помещиками и его богатыми соседями, селянами надо было искать в далеком прошлом, чуть ли не до XVIII века включительно. В такой почвенной традиционной стране, как коренные украинские губернии, прошлые обиды давали себя знать даже тогда, когда и действительные обидчики -- какой-нибудь полковник Лубенского полка или генеральный писарь и действительно обиженные -- какие-нибудь малороссийские козаки времен Екатерины давным-давно истлели в могилах.

Надо, однако, сказать, что помещиков, относившихся к селянам с обидным высокомерием, в Лубенском уезде было мало. В большинстве случаев сыновья очень небогатых людей, сельские "паничи" лет до 10--11, когда надо было поступать в гимназию или в корпус, жили бызвыездно в селах, дружили с крестьянскими ребятишками, нередко вместе с ними ходили в начальную школу. Само собой разумеется, с детства отлично говорили по-украински. В младших классах средней школы нередко плохо справлялись с русским языком, а украинское "г" обычно оставалось до конца дней. В этом отношении очень характерен Полтавский кадетский корпус, пополнявшийся процентов на 80 сыновьями местных помещиков. Взрослые кадеты, не забывая малорусского, говорили по-русски совершенно правильно, но в первом-втором классе мальчики постоянно сбивались на родной им "хохлацкий". Чтобы бороться с этим, в Полтаву обычно назначали офицеров-великороссов.

Естественно, что и в зрелые годы у большинства оставались прочные связи с деревней. Однако революция подвергла их большому испытанию. Желание расхитить барский двор, вообще говоря, пересиливало симпатии к барину и там, где они были. Я не знаю случаев, чтобы "кулаки" принимали участие в этих разгромах, но с другой стороны, до весны 1918 года они совершенно не пытались наряду со своей собственностью защищать и господскую. Чтобы не навлечь ненависти односельчан, они долго старались держаться подальше от "панов". Только постепенно, по мере того, как усиливался напор "бедняков", богатые селяне начали понимать необходимость объединения с земельными собственниками привилегированных сословий, с интеллигенцией, военными, словом, с "панами" в широком смысле слова. Наш Куринь был одной из попыток такого объединения.

Итак, большевики могли опереться на 15% беднейших, буржуазно-демократическая государственность -- на 10% богатых. Какая же власть могла рассчитывать в 1918 году на поддержку со стороны массы селянства -- остающихся 75%.   

По моему глубокому убеждению -- никакая.