Надо сказать правду, между кадетской и штатской частью юнкеров разница была очень велика.
Огромное большинство кадет были верующими. Разных хитрых вещей, вроде идеалистической философии, проблемы Бога и прочих ученых выдумок и не знали и не понимали. Верили, как учил батюшка, и ни в чем не сомневались. Над кроватями повесили образки, ложась спать, все почти крестились и шептали про себя молитвы, некоторые, ничуть не стесняясь, долго простаивали на коленях. Для большинства студентов вечерняя да и всякая молитва была воспоминанием детства, и было непривычно и даже странно видеть 17--18-летних юношей, которые "совсем как маленькие"... Многие из нас не были атеистами, но индифферентно относились к религии почти все. Мы приняли родину, приняли и монархию. Что касается религии, то, раз потеряв (обыкновенно не позже, чем в 3--4 классе) детскую веру, потом этим уже больше не интересовались. Не было уроков скучнее Закона Божьего. К тому же Кассо вновь завел "обязательное посещение богослужений". В Каменец-Подольске в коридоре у входа в домовую церковь стоял надзиратель в форменном сюртуке и отмечал "посетивших богослужение" крестиком. Кто пропустил, должен был представить записку от родителей или опекунов, иначе грозило 4 по поведению. Кончив гимназию, почти никто уже не шел в церковь. Слава Богу, не обязательно.
И вот бок о бок с нами, почти взрослые ребята, немного только моложе нас, и получается совсем как в детской...
О религии, впрочем, не спорили. Каждый про себя.. Гораздо осязательнее была разница в политических взглядах. Собственно говоря, у большинства кадет их не было вовсе. Была наряду с верой в Бога, вера в Царя, Божьего Помазанника и только. Государственная Дума, которую так ценили мы, "молодые люди с вокзала", казалась кадетам (опять-таки надо прибавить, большинству) если не вредным, то во всяком случае совершенно ненужным учреждением, вносившим смуту в страну. В политических партиях кадеты 15-го года совершенно не разбирались. Для них существовали "порядочные штатские", которые за царя, и разного рода крамольники, которые против. Оттенки крамолы мало нас интересовали. "Что Керенский, что Гучков -- одна стать". От более вдумчивых я не раз слышал:
-- Я понимаю, можно уважать революционеров - это враги, но по крайней мере, храбрые, открытые враги. Рискуют головой за свои убеждения. В конце концов тоже война... Но вот как могут нравиться конституционные демократы, это я уже совершенно не понимаю. Ни два, ни полтора. Самые паршивые полтинники... Хоть бы им запретили называться кадетами...
Кадетские настроения, о которых я пишу, относятся к 15-му году. В начале 17-го, перед самой революцией, было, должно быть, совершенно иначе. По крайней мере, молодой гвардейский офицер, человек крайне правых взглядов, которому я имею полное основание доверять, рассказал мне, что в одном из первых петроградских корпусов (если не ошибаюсь, в Александровском) в январе или в феврале 1917 года на возглашение многолетия "Благочестивейшей Государыне Императрице Александре Федоровне" кадетский хор ответил молчанием. Вероятно, это единственный случай за всю историю российских корпусов, и он лишний раз доказывает, как глубоко была революционизирована Россия к моменту революции.
Но, повторяю, в пятнадцатом году для кадет никаких сомнений не существовало.
"Иногда наши молодые товарищи напоминали мне ту девушку из сентиментального "Голубого озера" Уильяма Джона Локка, которая выросла, не выходя из своей комнаты, и жила в придуманном, фантастическом мире... Корпуса давали уникально цельных духовно юношей, в то же время обычно ничего не знавших и не понимавших вне того мира, в котором они выросли".
Нельзя сказать, чтобы кадеты были хуже подготовлены, чем гимназисты или реалисты. Многие из них очень неплохо знали математику, физику, иностранные языки. Привычка к систематическим занятиям у них была, пожалуй, сильнее, чем у кончавших штатские школы.
В училище, несмотря на крайнюю молодость, они не отставали от зачастую значительно более старших вольноопределяющихся студентов специальных институтов. В окончательном списке старшинства, составленном перед производством; в офицеры, первое и второе место заняли политехники, третье и четвертое -- кадеты.
Разница между нами заключалась не в том, что студенты и гимназисты были умнее и образованнее кадет, а в совершенно иной шлифовке ума, полученной если не в школе, то в школьные годы. У "молодых людей с вокзала", при всей их благонамеренности (неблагонадежных ведь не принимали) в той или иной мере был развит "esprit corte'sien" - дух свободного исследования. Кадеты, за редкими исключениями, привыкли думать чисто демагогически, в политических вопросах были просто неграмотны. Многие из них, становясь офицерами, переходя от несколько оранжерейной обстановки закрытых военных школ к повседневной жизни, постепенно научились видеть и думать самостоятельно. У других -- даже более развитых -- догматический склад ума оставался и в зрелые годы.
Мне очень запомнился разговор с одним бывшим кавалерийским офицером, блестяще окончившим высшую техническую школу в Праге и в то же время много и серьезно читавшим философские книги. Это было много лет спустя после окончания гражданской войны, в расцвет успеха, "Der Untergang des Abendlandes". Мы говорили о знаменитой книге Шпенглера, потом перешли к Карлейлю и как-то незаметно начали спорить о самодержавной монархии. Я назвал этот способ правления безнадежно устаревшим.
Инженер ответил спокойно и уверенно: -- Вы ошибаетесь... Самодержавный государь -- помазанник Божий. Он исполняет Его волю. Это самый совершенный способ правления...
За инженером и читателем философских книг сразу почувствовался кадет дореволюционного времени, с системой духовных табу, которых ни под каким видом нельзя касаться.
Возражать ему в этом отношении было так же бесполезно, как нашим товарищам по училищу -- кадетам, когда они начинали говорить о политике.
Свободное копирование
