Была еще одна причина, мешавшая сначала сближению между кадетской и "штатской" частью юнкеров. Кадеты были много моложе большинства из нас, поступивших "со стороны". Я имею в виду не арифметическую разницу лет. В среднем она была очень невелика -- года три-четыре. Конечно, психика семнадцатилетнего кое в чем отличается от душевного мира двадцатилетнего, но никакой резкой грани между ними нет, если только оба выросли в приблизительно одинаковых условиях. В дореволюционной России, однако, и в этом отношении было очень большое несходство между военной и штатской молодежью. Кадеты нисколько своей юности не стеснялись и в этом отношении гораздо больше походили на западноевропейскую молодежь, чем студенты и гимназисты постарше. Последние, как общее правило, не умели быть молодыми. По мере возможности старались казаться старше своего возраста. Это в особенности относится к "серьезным юношам", к числу которых в штатском состоянии имел несчастье принадлежать и я. Говорю "имел несчастье", потому что девятнадцать-двадцать лет роль "серьезного юноши", в дореволюционном смысле слова -- довольно-таки унылая роль. Умные разговоры с умными людьми, долгие часы в Музее Академии наук, рефераты и свои небольшие работы через год после окончания гимназии -- все это было хорошо, но скучно, когда подурить нельзя. Студенты не очень серьезные развлекались много и порой весьма распущенно. Как-то раз мне попался в руки отчет университетского врача. Перелистал и поразился - что-то около тысячи четырехсот венериков, обращавшихся в один только университетский приемный покой. Сколько же всего их было на десять тысяч студентов... Но и в бурных увеселениях молодого задора было мало. По неписаному уставу полагалась примесь гражданской скорби всюду, даже и в публичном доме. В конце концов правительство в чем-то виновато. Путаная была логика...
В училище быстро началась метаморфоза. "Люди с вокзала" стремительно молодели. Кажется, с этого и началось сближение с кадетами. Военная служба вообще дело молодое и молодящее. Нельзя безнаказанно валиться на барьерах, делать "ножницы", пролезать через заборы во время полевой гимнастики, упражняться по вечерам на турнике. Мускулы крепнут, осложняющие мысли выветриваются, и начинает казаться, что искусство перепрыгивать через кобылу может быть и в самом деле поважнее сравнительной эмбриологии беспозвоночных. Одновременно как-то теряешь уважение к своему двадцатилетнему возрасту. Конечно, кадеты -- почти что дети, но и ты ведь недалеко от них ушел...
И вот по ночам начинаются "вознесения" -- одеяло и простыня, привязанные осторожной рукой, вдруг слетают со спящего и ползут под потолок. Или в кровати товарища-чистехи вдруг оказывается с полдюжины мышат, привязанных за хвосты к подушке. Или вся кровать вскакивает "на попа" -- это учинялось за внутренние провинности и именовалось "перпендикуляром". Всякое бывало...
"... Через месяц-два после нашего поступления можно было наблюдать забавные сценки. В классе завелись мыши, и во время перемен чуть не все отделение ползало на четвереньках, ловя перепуганных зверьков. Здесь и самый молодой, Володя Селиванов, которому недавно исполнилось шестнадцать, и солидный А. Тасуй, двадцатисемилетний кандидат на судебные должности, который казался нам чуть что не пожилым человеком".
Накануне отъезда в лагерь, после переклички, когда юнкера официально спали, в обеих батареях трубачи затрубили "подъем". В белом зале загорелись люстры -- все до последней лампочки, как в дни артиллерийских балов мирного времени. В коридорах поднялся топот и звон шпор. Юнкера сбегались на традиционный ночной парад. Дежурный офицер, опять-таки по традиции, ничего не видел и не слышал. Не выходил из своего помещения. Так повелось исстари.
В зале желающие стали строем. Одеяния произвольные, но обязательно не по форме. Кто во что горазд. Например: кальсоны, ремень и высокие сапоги. Один студент-путеец, георгиевский кавалер, набил в кальсоны газетной бумаги, получились очень недурные широкие галифе. Остальные, одетые как обычно, толпились вне строя, в качестве гостей.
Параду предшествовал "молебен". Перед развернутым строем поставили столик, изображавший аналой. Появились "священник, в простыне, наброшенной на манер ризы, и "дьякон", совсем голый, только повязочка вокруг бедер и два связанных полотенца вместо ораря. Странное дело -- многим из нас, религиозно индифферентных, эта пародия на церковную службу порядком не понравилась. Кадеты, искренне верующие люди, потешались вовсю. Традиция и больше ничего...
У голого "дьякона" был хороший голос. Подняв полотенце-орарь, умильно возглашал совсем по-церковному:
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя,
У бабы нет
Как водится, доставалось начальнику училища, курсовым офицерам и всему вообще начальству:
-- О еже ниспослати им труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменников и междоусобные войны...
В торжественном зале с портретами царей и мраморными досками с именами георгиевских кавалеров, озорство церемонии еще сильнее чувствовалось. Не с петровских ли времен, от "Всешутейского и Всепьянейшего Собора" ведут начало эти ночные "молебны", установившиеся во всех, кажется, петроградских училищах и в Морском корпусе. После "службы" был прочтен приказ с благодарностями всем проштрафимшимся юнкерам и выговорами начальству. "Войска" перестроились и дважды прошли церемониальным маршем под оркестр из гребенок -- сначала шагом, потом рысью, топоча ногами и гремя шпорами.
Дежурный офицер по-прежнему ничего не слышал.
Повторяю, ночное действо не всем понравилось, но участвовали в нем и кадеты, и "шляпы". Это было через два месяца после занятий. Дальше, во время шестинедельного пребывания в лагере, разница между кадетами и помолодевшими некадетами еще более сгладилась. Кадеты к большому удивлению узнали, что большинство "молодых людей с вокзала" тоже собираются воевать.
Думали -- мобилизованные, оказались -- добровольцы, даже немало таких, которых по приказу вообще не могли призвать, На вольноопределяющихся, присланных прямо с фронта, особенно на георгиевских кавалеров, вообще смотрели снизу вверх. В глазах самых правоверных кадет пребывание под огнем искупало грех штатского состояния в прошлом. Затем, при всей своей политической безграмотности, они увидели, что пришедшие со стороны хоть и склонны к вольнодумству, но совсем не революционеры и ничего ниспровергать не собираются. Кроме того оказалось, что даже с кадетской точки зрения и среди левых политиков имеются порядочные люди. В известной мере нам помог сговориться Милюков.
"Да, отчасти Павел Николаевич Милюков, тогдашний кумир патриотически настроенных студентов, ставший близким и дорогим для кадровых офицеров, благодаря своим речам о проливах... Настроение старших передавалось и кадетам. Мы все тогда бредили проливами и Царьградом... Штатский профессор Милюков таким образом мирил обе категории юнкеров, молодых людей из корпусов и молодых людей "с вокзала".