К вечеру 10 сентября мы наконец добрались до Лезахова. Версты за четыре от села нас встретили квартирьеры с печальной вестью:
- Ни одной халупы в селе. Бабы криком кричат, детишки плачут, для господ офицеров и то места не будет.
Грязная большая деревня оказалась сплошь забитой войсками. Парку пришлось остановиться далеко за селом. В сопровождении солдат мы двинулись на поиски ночлега. В деревне творится что-то страшное. По земле буквально шагу ступить нельзя: всюду следы войны, ужасные следы человеческой скученности и солдатской дизентерии. Ноги вязнут в вонючей гуще. По земле ползёт тяжёлый смрадный туман, от которого во рту образуется гнилая гадкая ржавчина, доводящая до рвоты. В хатах плач и скрежет зубовный. Солдаты забрали все снопы из амбаров и, накрыв ими грязную землю, расположились тут же вповалку, так тесно, что и пешеходу негде пройти.
- Вот так отдых! - слышится с разных сторон. - По времени пришёлся.
- В окопах лучше? - ворчит недовольный голос.
- Война - не жена: со двора не прогонишь...
Обошли всю деревню из конца в конец. Добрались до коменданта. Просим указать помещение... Негде.
- Помилуйте, - разводит руками комендант, - здесь вся дивизия сгрудилась, с артиллерией, с парками, лазаретами. От пехоты дохнуть нельзя. Разве ж так можно?
- Ничего не понимаю! - фыркает командир Базунов.
- И понимать нечего: ка-бак! - выразительно отчеканивает комендант.
- Со мной штаб, канцелярия, денежный ящик, - недовольным тоном перечисляет Базунов. - Разрешите, по крайней мере, в ваших сенях расположиться.
- Не могу, господин полковник; никак не могу: под канцелярию генерала Заслова отведено...
Мы снова плетёмся по колено в навозе и нечистотах, вбираем в лёгкие тошнотворный туман, впитываем в уши скверную вязкую матерщину, заглядываем в каждую дверь, бранимся, ругаемся, проклинаем войну, начальство, Россию и наконец узнаем от ординарцев, что где-то, в какой-то хатке приютился десяток пехотинцев.
- Гони их, прохвостов, в шею! - свирепо командует Базунов. И вот мы блаженствуем..
Шестнадцать русских интеллигентов лежат на грязном полу, довольные тем, что им удалось выгнать под осенний дождь в холодную ночь десятка два мужиков, почему-то обязанных по первому нашему слову идти вперёд по галицийским полям, прорывать австрийские заграждения, гнать перед собой эскадроны венгерцев, колебать, опрокидывать и потом валяться в грязи и мёрзнуть под открытым небом...
От духоты, от храпа, от спёртого воздуха и низкого потолка не могу уснуть. Выхожу на воздух. Темно. Моросит осенний дождик. Кругом на земле лежат солдаты вповалку, и в темноте раздаётся тяжёлый храп. Брожу, как в кошмаре, почти не сознавая, как очутился я здесь, полуодетый, задыхающийся, в тёмную ночь, в вонючей австрийской деревушке, где сотни русских людей для чего-то мёрзнут и дрогнут под дождём. Где-то вдали солдаты жгут костёр, и видно, как усатые лица озаряются вспышками соломы. Подхожу к костру. В бурке, в исподнем белье и без фуражки. Солдаты прикидываются, что не узнают во мне офицера, и продолжают громко беседовать:
- Ну, мы народ простой, глупый да тёмный. Ужели ж у начальства часу нет подумать, как же так цельную дивизию в одну деревню согнать?.. Ну, как тут отлить, ребята?.. Пойти - спросить у начальства. Може, господа охвицеры знают, а я, брат, не выучен землякам в рожу гадить.
- Чего зря глотку дерёшь? - раздаётся солидный голос.
- Одни мы, что ли, такие? Весь мир война рушит...
- Рази ж он войну корит? На войну наплевать.
- Ты скажи, ребята, спокайся, от начальства польза какая - толком не доберу. От начальства порядок нужен, аль нет? А где же он, порядок? Хуже зверья живём... Я не против присяги - ни Боже сохрани. На то и солдат в окопе, чтобы ружьём трещать... Сколько мне жизни всей осталось - не знаю, только дай ты мне в тепле обогреться хоть самую малость...
- Братцы мои кровные, - звенит из темноты молодой голосок, - и за что это мужику такое житьё на свете? Живём - не жители, умрём - не родители. А все мы, все мы. И хлебушка - наш, и отечеству служим, и силу тратим, сколько одной этой чести за день отдашь... Ничего не понять кругом...
- Вишь, гусь какой!.. Чем мозги утруждает! Погоди, пуля научит. Попадёшь в окопы - спекаешься...
- А чего мне каяться? - звенит прежний голос. - Греха на мне нет. Душа у меня такая: чужое хоть серебром да золотом убери - не надобно. Разве ж я тут своей охотой сижу? Страх держит... Наше дело обозное...
- Пужливый, - презрительно произносит рослый солдат. - Смерть от страха ослобонит! . Раз умирать; а что здесь, что в окопе - все едино. Греха нет?.. За одним за Богом греха нет. Нет, брат, один грех на всех. А ты думаешь - одному забава да песенки, а другому грех да запрет. Погоди - придёт такой час - спросют! Почнешь совестью мучиться!.. И немец, и хранцуз, и мужичок обозный, и прапорщик с гусельками - все ценой-то за грех платить будем... Ой-ой!.. Может, который в окопе как гад живёт, который больше всех изобижен, тому Христос по милости и отпустит. Скажет: зачем на муку послали?.. Он муку принимал, душу умирил...
- Верно! - гудят сочувственно пехотинцы. - В окопе какой уж грех? И на грех не тянет...
- Живём как святые угодники! - весело откликается кто-то. - Вшей давим да Бога славим...
Свободное копирование
