За делом и между делом - 29

 Федино разорение

Не успел Сережа в 1900 году вернуться из Сибири и осмотреться в московских наших делах, как ему пришлось ехать на выручку брата Федора в Париж. Федор окончательно разорился. Сережа застал его окруженным бессовестными ростовщиками и весьма сомнительными "друзьями". Все, каждый на свой лад, требовали от Федора денег, и должных, и недолжных, устраивали сцены, грозились, пробовали шантажировать. Федор, разорившийся, как говорится, "в пух и прах", ни в какой мере не мог никого удовлетворить, растерялся, лишился обычного присутствия духа и находчивости, размяк, путался в ответах, давал людям наговаривать на себя несуразные небылицы и жестоко пил.

В стае хищников, сорвавшихся с какой-нибудь Лысой Горы и набросившихся с остервенением на Федора, особенно ратовали два еврея, старик отец и сын, молодой человек. Игру они вели одну, но выступали всегда врозь, иногда даже инсценируя взаимное друг против друга раздражение. Отец, преисполненный якобы всяческих буржуазных добродетелей, "почтенный старик", погруженный в серьезные банкирские операции со всеми будто бы банкирами мира, пребывал больше за кулисами, появляясь на сцену лишь в исключительных случаях. Сын всячески внушал всем представление о невероятном богатстве отца, об его деловых связях и суровой деловой строгости. Сам молодой человек водился с молодежью, разыгрывал из себя светского человека, которому доступны все мирские соблазны, но которому строгий отец не дает средств на "приличную жизнь".

И вот как-то произошло будто бы, что этот молодчик продал Федору какую-то драгоценную вещь. Но Федор ее и не оплатил, и не получил, так как молодой человек ее без денег, конечно, не отдал. Он заложил ее по продажной цене от имени Федора у своего папаши и деньги удержал себе. Когда пришло время выкупить вещь, то выяснилось, что она выданных будто бы под нее денег не стоит. Папаша кричал о мошенничестве.

Мошенничество тут, конечно, было махровое! Но эти наглые проделки были юридически хорошо оформлены, и вывести эту труппу отца с сыном на чистую воду Сереже далось нелегко.

По Фединым делам Сережа обратился за консультацией к одному из виднейших парижских юристов. Совет юриста был самый категорический: "Юристу здесь делать нечего, да и вам тоже. Умные уже, конечно, поняли, что губка выжата до отказа, и отстанут. Глупые и мошенники все же попробуют проделать все законные процедуры воздействия на вашего брата. Через это неизбежно пройти. Советуйте ему уехать из Парижа, а я вам рекомендую homme d'affaires {Здесь: поверенного в делах (фр.).}, которому ваш брат вполне может доверить отвечать и действовать за него".

Так и пришлось сделать. Федор дал себя уговорить и уехал, впрочем, все же не сразу, в Турин к Пиуматти. Сережа, получив от меня по телеграфу изрядную сумму, им вытребованную из Москвы, и ликвидировав Федины "долги чести", вернулся в Москву.

Через год, будучи в Париже, я зашел к упомянутому homme d'affaires. Этот внушительного вида мужчина с большой черной бородой, узнав, по какому делу я пришел, разразился смехом и, потирая руки, воскликнул:

-- А здорово ваш младший брат из Москвы разгадал это семейство со шкатулкой! Они тогда ускользнули и продолжают орудовать в том же духе. Но теперь я за ними слежу, и уж они мне попадутся!

Вскоре за тем мы получили известие, что Федя в Турине вскрыл себе в гостинице вены. Его спас пришедший к нему в номер Пиуматти. Было ясно, что Федю надо лечить. Иван Михайлович Сабашников, очень любивший Федю, охотно взял бы его к себе в Творки (психиатрическая лечебница под Варшавой, в которой он состоял директором). Он располагал обширной директорской квартирой и уверял, что Федя его нисколько не стеснит. Так оно впоследствии и устроилось. Но в данный момент Федя отклонил приглашение доброго Ивана Михайловича, надо думать, не желая являться в его семью в тогдашнем своем упадочном состоянии. По рекомендации В. К. Рота мы устроили Федю в Риге в санатории бр. Шенфельдов. В Риге мы по очереди Федю навещали. Когда он оправился, он переехал в Творки к Ивану Михайловичу, в семье которого и прожил несколько лет.

Мы не сразу остановились на санатории в Риге. Между прочими, рекомендованными В. К. Ротом санаториями, нам сначала казалась более подходящей санатория доктора Ольдероге в Финляндии (по близости ее к Петербургу, где у Феди были друзья). Опишу здесь эпизод моей поездки для ознакомления с этим заведением.

Ольдероге меня совершенно очаровал. Это был стройный, приятной наружности военный врач. Военный мундир необыкновенно шел к его сухопарой фигуре. Остриженные бобриком седые волосы и спокойный проницательный взгляд. Мне было приятно думать, что Федя попадет под попечение такого внешне выдержанного человека. За его знания и опытность ручалась рекомендация В. К. Рота. Но Владимир Карлович, по-видимому, не был информирован о характере санатория доктора Ольдероге. Санаторий предназначался специально для алкоголиков и построен был на полнейшей изоляции пациентов от всех соблазнов и возможностей потребления вина при одновременном соматическом лечении. Ольдероге утверждал, что в громадном большинстве случаев приверженность к спиртным напиткам имеет своей причиной какой-нибудь органический недостаток у пациента (например, слабость сердца), который пациент иногда бессознательно компенсирует вином. При лечении поэтому надо воздействовать на эту первопричину менее вредными, чем вино, средствами.

Для строжайшей изоляции пациентов от вина и прочих соблазнов доктор Ольдероге, принимая во внимание обычную у алкоголиков расслабленность воли, поместил свой санаторий на предоставленном ему для этого правительством необитаемом острове у берегов Финляндии. Пациент, решивший порвать со своей несчастной страстью, должен был удалиться на остров, где вина нет и получить нельзя. Хотя мне ясно стало сразу, что санаторий доктора Ольдероге не отвечает тому, что нужно для Феди, расстройство которого имело свои объективные внешние причины, я все же принял предложение доктора Ольдероге проехать с ним на его необитаемый остров. Уж очень мне под обаянием доктора Ольдероге захотелось поручить Федю его попечению. Притом, приехав в Петербург исключительно ради совета с Ольдероге, я был совершенно свободен, да и в Петербурге никого из сестер и близких мне лиц не было.

Итак, я последовал за доктором в Финляндию. Ночной поезд, вероятно, скорый, несся быстро, делая остановки только на больших станциях. Мы на них выскакивали, причем я, не обедав днем, усердно пользовался аппетитными финскими закусками, запивая их вином.

-- Вы меня за алкоголика не сочтете? -- спросил я Ольдероге.

-- Нет, вы не похожи! -- был ответ...

Перед рассветом мы сошли с поезда, и в каком-то кабачке Ольдероге нашел лодочника, который должен был доставить нас на остров. Волнение было довольно сильное. Утро пасмурное. Но когда мы подошли к "необитаемому" острову, на котором нас приветствовало 12 обитавших на нем пациентов, выглянуло солнце. В единственном деревянном домике обстановка была самая "спартанская". По книгам, лежащим на койках, я подумал, что пациенты должны испытывать зеленую скуку.

Обойдя вкупе со всеми пустынный остров и посмотрев на место, избранное для возведения часовни, доктор удалился для приема своих пациентов, предложив мне тем временем расспросить их о житье в санатории и влиянии его режима на их здоровье.

Прием у Ольдероге продолжался довольно долго, и мы успели погулять и поговорить. Несколько пациентов сказало мне, что карантин винный прорван. Спирт, например, доставлен сегодня с нашей лодкой. Они уже решили сообщить об этом доктору. Но в прошлый его приезд у них не хватило духу его огорчить, да и сегодня нет у них решимости. Они просили меня объяснить положение доктору. Я уклонился: такое сообщение без указания виновника и всей конкретной обстановки может показаться доктору сплетней. "Да, вы правы!" -- развели руками алкоголики. Сказали ли они доктору в тот день свою тайну, я не знаю. Во всяком случае, доктор и вида не показал при мне, что произошла какая-либо неприятность.

Всю обратную дорогу я чувствовал себя омерзительно. К счастью, доктор слез на какой-то из дачных станций. Я утешал себя обещанием пациентов разоблачить тайну.