За делом и между делом - 27

 Константин Федорович Тахтамиров

Не могу припомнить, был ли на описанном мною собрании Константин Федорович Тахтамиров. Но все же скажу о нем здесь несколько слов.

В предыдущей главе мне пришлось упомянуть о произведенной в Суджанской земской управе растрате и о том, что покрыл ее из своих денег один из земских гласных. Выручил тогда земцев Константин Федорович Тахтамиров, сын местного водочника. Тогда как один из наиболее видных гласных при обнаружении растраты предложил растратчику свой заряженный револьвер, чтобы "с честью покончить все счеты", К. Ф. Тахтамиров поспешил покрыть недостачу из своих средств. С введением казенной продажи питей дела его отца значительно сократились и утратили при этом свою одиозность, ввиду закрытия кабаков и всех связанных с кабаками обычаев и порядков. Молодой заводчик, деятельный и смышленый, повел дело тихо и толково. Имея достаточно свободных средств и свободного времени, он определенно стал тянуться в общественную жизнь, которая с приездом в Суджу князя П. Д. Долгорукова и занятием им должности председателя уездной земской управы начала приобретать по тому времени значение. Со временем он был избран в члены управы, без жалования и без принятия им на себя каких-либо определенных функций, устройство, дававшее ему некоторые преимущества в общественном положении.

Не знаю, был ли К. Ф. Тахтамиров введен П. Д. Долгоруковым в "Союз Освобождения". Во всяком случае, он определенно примкнул к кругу земцев и местных деятелей, группировавшихся в уезде вокруг П. Д. Долгорукова и поддерживавших и проводивших его начинания. Когда Плеве устранил князя от должности председателя уездной земской управы за его оппозиционную правительству деятельность с запрещением въезда в уезд, то ретрограды, воспрянувшие было ненадолго в суджанском земстве, как мне казалось, были более ожесточены против К. Ф. Тахтамирова, фактически не работавшего, "почетного", как они иронизировали, члена управы, чем против А. В. Медведева и Болычевцева -- двух молодых сотрудников князя Долгорукова по управе, выносивших в этот произведенный Плеве разгром все бремя ответственности и работы по земскому делу в уезде. Впоследствии, когда князь П. Д. Долгоруков был восстановлен в правах, К. Ф. Тахтамиров, оставаясь членом управы, взял долгосрочный отпуск и поступил вольнослушателем в Московский университет на юридический факультет.

Этот солидный, не первой уже молодости вольный слушатель, с брюшком и лысиной, получивший доступ к слушанию лекций, по своему общественному положению -- член земской управы, должно быть, являл собой что-то очень отметное в университетских аудиториях, переполненных безусой, зеленой, вечно волнующейся у нас молодежью.

Только что отстроенный им в имении под Суджей комфортабельный дом в шотландском вкусе (купцы и фабриканты еще не строились тогда в стиле ампир, считавшемся тогда -- незадолго до его возрождения и реабилитации дворянским, казенным и устарелым) Константин Федорович оставил как дачу для летнего пребывания, а на зиму стал переезжать в Москву с женой и дочерьми, сняв обширную квартиру в доме Шикарщина на Пречистенке.

Вспоминается мне мой первый визит к ним в Москве на Пасху. Как водилось, я застал всю семью с гувернанткой дочерей и приехавшим из Суджи гостем в столовой за чаем и всяческой полагавшейся по обычаю снедью. Когда общие приветствия были пройдены и каждое кушание отведано, приглашенный обедать гость откланялся, чтобы сделать до обеда еще ряд визитов в городе, а меня Константин Федорович повел к себе в кабинет побеседовать. Это была большая комната с изящной новенькой обстановкой в стиле модерн, светлого дуба. Запомнился мне письменный стол полулунной формы, благодаря которой хозяин, сидя в центре, мог обложить себя кругом бумагами и книгами "под рукой", не занимая переднего перед собой места, остающегося всегда свободным для писания.

Этот новый, не знающий прошлого, стиль модерн как нельзя лучше подходил для К. Ф. Тахтамирова. Последний крик моды стирал с Константина Федоровича облик провинциализма, делая его как бы совсем столичным, по внешности по крайней мере, человеком. Всякий другой исторический стиль, вызывая исторические же ассоциации, приводил бы на ум мольеровского мещанина во дворянстве.

В то время редкий разговор так или иначе не съезжал на политику. Не помню, как речь зашла о социализме. По случаю какого-то его замечания я высказался, что при настоящих условиях земельная собственность является необходимой предпосылкой прогресса земледелия, но что не исключена возможность, что когда-нибудь в будущем владение не обрабатываемой личным трудом землей будет казаться таким одиозным, как теперь казалось бы владение рабами.

Константин Федорович, воодушевившись, доказывал мне невозможность и вредность таких идей не только для нашего времени, но безотносительную и принципиальную. Ему казалось особенно вредным, когда люди, как я, принадлежащие к имущим классам, недостаточно проникнуты убеждением в невозможности и вредности социализма и потому "морально безоружны" перед натиском "бессмысленных фантазеров и невежественной толпы". Тут Константин Федорович оказался достаточно начитанным. Он поминутно доставал с полок своих свежепереплетенные желтые книги и, открывая по закладкам отмеченные им места, засыпал меня цитатами из разных авторов, русских и иностранных. Но, не ограничиваясь книжными доводами, Константин Федорович ссылался на личный опыт и знание людей. В столицах и больших городах, в искусственной обстановке, окруженные оторванными от жизни интеллигентами, мы, по его мнению, утратили понимание истинных побуждений, движущих людьми на всем пространстве страны. Ничего подобного социализму не может быть хотя бы даже силой навязано стране, а если бы и было, то не удержалось бы одного даже дня.

Несмотря на некоторую, казалось, начитанность Константина Федоровича в экономических, правовых и социальных вопросах, его внимание, по-видимому, проходило мимо того соображения, что всякое промышленное предприятие, хотя бы и существующее на правах частной собственности, является все же по существу учреждением общественного характера. Разубедить друг друга мы, конечно, не могли, и, чтобы положить конец затянувшейся беседе, я указал Константину Федоровичу, что как бы ни относиться к социалистическим идеалам и к возможности или желательности приступить к осуществлению их в наше время, круги, обойденные нынешним строем и могущие выиграть от социальной революции, добровольно от нее не откажутся, поскольку будут иметь силы предпринять опыт.

Прощаясь через час с семьей Константина Федоровича (они все уходили на выставку картин передвижников, и мы вышли на крыльцо вместе), я должен был признать, что этот провинциальный буржуй, приехавший к нам в Москву, представляет собой несомненную силу, хотя бы одной своей цельностью. Уверенный, что история работает на него, он готовил себя исподволь к парламентской деятельности, не бросаясь в освободительное движение, но и не сторонясь от него, совсем как законный наследник, лояльно выжидающий естественного течения событий.

Со временем он действительно прошел в члены Государственной Думы. Не выдвигаясь в ораторы на думских заседаниях, он, как мне говорили, дельно работал в комиссиях. Карьера его внезапно прервана была преждевременной смертью не помню от какой болезни. В общем, по моим наблюдениям, капиталисты в те годы подходили к власти пассивно, большей частью бессознательно. Такие люди, как Константин Федорович, заблаговременно готовившиеся к участию в государственной деятельности, представляли исключение.