Прииски "Ононской золотопромышленной компании братьев Сабашниковых", как официально назывались прииски, куда я держал путь, находились у самой границы Монголии в верховьях реки Шилки. Как известно, Шилка с Аргунью образуют Амур. В свою очередь, Шилка образуется слиянием двух многоводных рек Онон и Ингода. В Онон же впадает река Кыра с притоками Верхний, Средний и Нижний Хангорок. Так вот в долинах Среднего Хангорка и его притока, носящего звучное название Баян Зурга, и расположена была свита россыпей, открытых отцом, а в обрамляющих долину Баян Зурги увалах -- наделавшие много шума рудные месторождения золота. Чтобы дать понятие о былом когда-то значении этого приискового дела, скажу, что за период со времени начала работ в 1867 году и по 1895 год на приисках Ко было добыто всего 847 пудов, 10 фунтов, 63 золотника, 92 доли золота. При этом из этого количества на долю одного Благовещенского прииска пришлось 610 пудов, из которых при отце было извлечено 490 пудов.
Но все это относилось тогда к величию давно минувших дней. Прииски уже давно считались в основном выработанными. "Хозяйские работы" не велись. Бездействовала и была заброшена золотопромывательная машина -- "чаша", к которой некогда в таратайках лошадьми подвозилась "порода". Шли одни только "старательские" работы. "Старатель" (мужчина или женщина, иногда с детьми подростками) выбирал себе местечко в "обнажении" (т. е. вскрытой от поверхностного слоя "торфа" почве) или в "отвалах" (т. е. отброшенных перемытых в прежние работы песках) и вручную, в тазу или лотке, перемывал породу, отливая через край взболтанные легкие пески и отмывая остающиеся на дне золотые крупинки. Добытое таким образом золото сдавалось в приисковую контору за договоренную заранее цену. В таком состоянии дело, конечно, не представляло интереса, и все его значение зависело от того, какие связывать надежды и ожидания с оставленной при опеке после неудачи Геллера разработкой рудных месторождений и с предполагавшимся вторым, более глубоким, чем уже выработанный, пластом россыпи, на существование которого как бы намекал недавно пробитый в старой выработке 104 шурф, давший на очень большой глубине значительное содержание золота. Но все это было в высокой степени гадательно, требовало большой, дорогостоящей разведки.
Управляющим Ононскими приисками состоял Иван Поликарпович Разумов, штейгер {Штейгер (нем. Steiger) -- в горном деле мастер, заведующий рудными работами.}, состарившийся на приисковом деле и приглашенный к нам Ал. Ин. Сабашниковым в бытность его распорядителем. Он до нас служил на соседних приисках Белоголового, где успешно разрабатывал рудник Евграфовский. Неуспех разработки нашего Евдокиевского рудника казался ему какой-то непонятной случайностью, и он верил, что когда-нибудь да доберутся и до Евдокиевского клада. Легко себе представить поэтому, как старик оживился, когда я выразил желание посетить и осмотреть старые заброшенные работы Геллера. Евдокиевская гора с ее заманчивыми богатейшими пробами, никак не дававшаяся под разработку и уже поглотившая бесплодно значительные средства, владела воображением Разумова не менее, чем мечтами Геллера. Рано утром мы отправились на беговых дрожках -- Иван Поликарпович, я и мальчик, чтобы держать лошадь, пока мы будем ходить по руднику. Он был окончательно оставлен, и никого на нем не было. Печально возвышались в логу и издали были видны развалины заброшенной "обогатительной фабрики", техническое название, звучавшее насмешкой после всех наделанных ей убытков. Земляные работы осыпались, былые обнажения поросли травой и задернились. На склоне горы зияли три черных входа в штольни -- горизонтальные галереи, вырытые в горе для добычи золотоносной руды.
Он настроит дымных келий
По уступам гор,
В глубине твоих ущелий
Зазвенит топор,
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь!*
* Отрывок из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Спор". У Лермонтова: "Загремит топор..."
-- произнес я, когда мы, соскочивши с дрожек, подходили к валявшимся у входов в штольни брошенным вагонеткам. "Не пройти ли вовнутрь?" -- предложил я. Иван Поликарпович запасливо привез с собой огарков, и, взобравшись к входу верхней правой штольни, мы зажгли огарки и вошли в галерею. На воле было ясно и жарко. Но в штольне грунт еще не оттаял с зимы. Громадные сосульки льда спускались с потолка штольни. Некоторые достигали самого пола и образовали таким образом ледяные колонны. На стенах осели большие, с раскрытую ладонь, кристаллы льда, образуя причудливые розетки и многогранные чашки, в которых наши огарки играли сотнями отражений. Вследствие наплывов льда, образовавшихся на полу, и спускавшихся с потолков сосулек, углубляться в штольню, стоя во весь рост, не представлялось возможности. Мы нагибались все ниже и ниже и наконец поползли. Разумову хотелось показать мне то место, где "потеряли" жилу, и мы все углублялись и углублялись в недра горы. Вдруг раздался глухой рокот и затем как будто отдаленный, заглушённый гром. Разумов выронил из рук свечку, которая при падении погасла, и произнес одно-единственное слово: "Обвал!" Мне моментально представилась голодная смерть в этой ледяной темной могиле, если только новый обвал нас не раздавит совсем. Послышался шум нового, более сильного обвала, сопровождавшийся какими-то жуткими шорохами. Мы лежали неподвижно, не произнося ни слова. Затем, выждав некоторое время, мы поползли назад, ногами вперед, в обратном порядке, так как нельзя было повернуться. Время, потребовавшееся нам для того, чтобы выползти, показалось нам вечностью. У выхода мы отдались ликованию по случаю освобождения от опасности.
Мне впоследствии приходилось еще несколько раз в жизни подвергаться жуткой опасности, и каждый раз испытывал я то чрезвычайное ликование и неописуемый подъем жизненной энергии, когда любая былинка в поле или песчинка на дороге кажется верхом красоты.
Мы с Разумовым сделались необычайно веселы и справили свое приключение хотя и одиноким, но оживленным ужином.
Окончив обзор действующих разработок и старых и новых разведок, я покидал Онон со смутными впечатлениями. Невзирая на ряд неудач, испытанных при разработке рудного золота, и на очевидное, казалось бы, истощение россыпей, у меня все же закрадывалось сомнение, вскрыт ли Ононский клад полностью. Статистика погодной добычи золота за все время с самого открытия приисков как бы поддерживала эти сомнения.
В самом деле, годовая добыча на Благовещенском прииске, при отце колебавшаяся с 1868-го по 1878 г. между 40 и 80 пудами золота, в год смерти отца катастрофически пала до 9 пудов, с тем чтобы никогда больше уже не превышать 10 пудов в год. Невольно напрашивалось предположение, что упадок добычи находится в прямой зависимости от перемены руководства делом. Так оно, конечно, и было. Правда, И. П. Разумов указывал, что в 1878 году, когда запахло войной, отец прислал на прииски срочный телеграфный приказ намыть в кампанию 100 пудов золота. Приказание было выполнено, и на всех приисках Ононской Ко в 1878 году было намыто золота 98 пудов, 22 лота, 85 золотников. Достигнуто это было форсировкой промывки и направлением всех рабочих сил на одно только извлечение золота, и притом в наиболее рентабельных местах с полной приостановкой подготовительных работ по разведкам и подготовкам к будущим операциям. Конечно, такое "снятие сливок" могло неблагоприятно отразиться на последующих операциях, но на одной, двух, но никак не всех! Очевидно, ведение дела после смерти отца не было на высоте положения, а это лишало показательности рудные неудачи и подрывало доверие к разведкам последующих лет. И вот блестящие пробы рудного золота и подтверждаемое как будто 104 шурфом существование второго россыпного пласта, залегающего, правда, на значительной глубине, дразнили воображение!
Свободное копирование
