Моя поездка в Сибирь на прииски в 1902 г.*
* Письма М.В. Сабашникова, подробно рассказывающие об этой поездке, публикуются в разделе "Письма".
У Софии Яковлевны сохранилась фотографическая группа, снятая Евгением Евгеньевичем Якушкиным во дворе дома Холмских утром в день моего отъезда в Сибирь: София Яковлевна, Сережа -- брат, Сережа -- сын мой -- и я.
Значительную часть железнодорожного пути я скоротал в обществе Настасий Михайловны Ордынской, урожденной Богдановой. Она ехала в одном со мной поезде в Канск, где муж ее Сергей Павлович Ордынский занял должность крестьянского начальника, только что учрежденный в Сибири институт. Это была очередная дань никогда, по-видимому, не покидавшему его стремлению к работе в первобытной обстановке, в деревне, на пользу крестьян, вдали от цивилизованного паразитирующего на крестьянстве города. Барабинскую степь, унылую, славящуюся своими мошками да комарами, мы с Настасией Михайловной провели в разговорах, сидя в "балконе" последнего вагона.
В Канске Сергей Павлович встретил Настасию Михайловну, и я успел их снять на платформе. Настасия Михайловна была очень красива. Оба они были молоды, здоровы, сильны. Все, казалось, сулило им счастливую и содержательную жизнь.
В Иркутске мне пришлось впервые свидеться с одним из старейших сотрудников отца моего -- с Василием Васильевичем Зазубриным. Он продолжал работать в Ононской Ков должности ее поверенного в Иркутске, и мы в течение многих лет находились, не зная друг друга, в оживленной, деловой, преимущественно телеграфной переписке. Как и другие сотрудники отца Бессонов и Носков, -- Василий Васильевич вспоминал Василия Никитича с большой теплотой и уважением. Увидев меня и найдя во мне много сходства с Василием Никитичем, Василий Васильевич даже прослезился. А ведь со смерти отца прошло уже больше 20 лет, а со времени отъезда отца из Сибири и того больше.
Переезжать через Байкал пришлось на ледоколе "Ангара". С утра день был ясный и тихий. Но когда "Ангара" удалилась от берега, поднялся шквал. Ледокол, казалось, едва пробивался через вздымавшиеся волны. Настроение пассажиров, сначала беззаботно-- веселое, стало сосредоточенно-мрачным. Помня, как я страдал в Бретани от морской болезни, и видя, как пассажиры один за другим с искаженными лицами спускались в каюту, я решил держаться на палубе и по возможности смотреть поверх качающегося судна нашего. Мне казалось, что так меньше укачивает. Вдруг я услышал за собой возгласы: "Выгребут!", "Не выгребут!", "Авось не потонут", "Куда тут, лодка сейчас ко дну пойдет!"
Я обернулся и среди волн увидел утлую лодку, двое мужчин на веслах, один на руле и женщина с младенцем на дне, залитом перехлестывавшими через борт волнами. Держа младенца в одной руке, она другой вычерпывала ковшом воду из лодки. Не могу восстановить, как это случилось, но через несколько мгновений я очутился на мостике у капитана, вместе с двумя другими пассажирами, ходатайствуя о подаче помощи утопающим. Капитан, неся ответственность за ледокол и команду, встретил нас очень нервно. Закричал, что не может посылать людей на верную гибель, что мы вносим беспорядок, явившись на его мостик. Были пущены угрозы арестом. Но громкое наше объяснение привело к тому, чего, быть может, и желал капитан. Из команды вызвались охотники. Капитан преобразился. Все стало как бы на военную ногу. Громадный ледокол в пучине волн стал медленно поворачиваться. Спущена спасательная лодка. Утопающие извлечены из их залитого челна... в самую последнюю минуту. Спасенные гребцы, дюжие рыбаки, на палубе ледокола лишились чувств, и их отнесли в медицинскую каюту. Причалив к Листвяничной, я, памятуя угрозу капитана арестом, явился к нему. "Ну полноте, полноте! Все так хорошо обошлось! Мало ли что сгоряча говорится! Счастливого путешествия!" -- воскликнул повеселевший капитан. У соседнего столика пассажиры составляли коллективное заявление о награждении капитана и команды и собирали между собой деньги на помощь спасенным и в подарок спасавшим. Я с радостью присоединился.
Свободное копирование
