За делом и между делом - 17

 Ниманская Ко

Отец был пайщиком Ниманской золотопромышленной компании, и каждому из нас, его наследников, досталось по одному паю в этой компании (из общего, как всегда, числа паев в 100). Отцу пай пришелся в 1000 рублей. Но в начале 1900-х годов паи Ниманской Ко ходили по 20 000 руб. пай и выше. Большинство принадлежало Базилевскому, человеку очень богатому и имевшему общие дела с Шанявскими и Родственными. Взаимное участие в предприятиях друг друга широко практиковалось старыми сибиряками золотопромышленниками. Базилевский, как главный пайщик Ниманской Ко, управлял ею в должности компаньона-распорядителя и финансировал дело из своих средств. Как видно из приведенной выше расценки пая с 1000 достигшей 20000 руб., ниманское дело получило большой размах. Владеть паем в компании считалось очень выгодным, и ряд высокопоставленных лиц в Петербурге в период быстрого подъема паев понакупали себе этих "участий" в надежде на дальнейший такой же рост. Как часто случается, спекуляция эта не оказалась для них удачной. Не знаю, что пошатнуло Базилевского, но он оказался несостоятельным совершенно неожиданно для своих компаньонов. Чуждые всякой промысловой деятельности, эти высокопоставленные компаньоны совсем не были подготовлены к тому, чтобы после уплаты бешеной цены за пай делать еще денежные взносы для финансирования дела (как это требовалось уставом и обычаем, но от чего Базилевский во времена своего величия их освобождал). Еще менее готовы они были взять на себя ведение дела, расположенного на притоке Амура и перекинувшегося на Алдан. Между компаньонами и распорядителями началась свара. Мы никогда не бывали на общих собраниях Ниманской Ко, но ввиду создавшегося положения мы решили, что мне надо съездить в Петербург на собрание {Собрание, о котором пойдет речь, состоялось 7 января (ст. ст.) 1899 г.}. Было одно особое обстоятельство, которое заставило нас насторожиться. Как и все прочие золотопромышленники компании, в которых мы участвовали, Ниманская Ко была учреждена явочным порядком у нотариуса и по уставу своему представляла собой общество с ограниченной ответственностью, но с переменным капиталом, управляемое компаньоном-распорядителем, ежегодно выбираемым общим собранием, и не обязанное публичной отчетностью. То есть компаньон-распорядитель ежегодно составлял смету на предстоящую "операцию" и по утверждении ее пайщиками собирал с них следуемые на расходы взносы. По окончании операции взносы возвращались пайщикам вместе с дивидендом. Но наши законы совершенно не предусматривали такого рода объединения, и возникал вопрос, как суд будет рассматривать Ниманскую компанию: считаясь с ее непредусмотренными законом особенностями или принудительно втискивая ее в одну из законом установленных форм, несмотря на полное противоречие тому, имеющееся в уставе и санкционированное как нотариусом, явившим компанейский договор, так и прочими властями, ведавшими золотопромышленностью на протяжении многих десятилетий существования компании. Этот вопрос представлял далеко не один только академический интерес. Если бы суды вздумали считать Ниманскую Ко за товарищество на вере, то тогда все пайщики компании становились бы ответственными по делам компании всем своим личным имуществом, что при дурном обороте дел Ниманской Ко грозило поглотить личные средства пайщиков и многих из них разорить. Как я потом узнал, вопрос этот, по другому случаю, уже восходил до Сената, который в своем разъяснении закрепил за золотопромышленной компанией особенности ее устава. Но тогда мы этого еще не знали.

Я явился на собрание, когда оно уже началось. За длинным столом, покрытым зеленым сукном и освещенным двумя висячими лампами, сидели пайщики компании: гр. Игнатьев в генеральской форме, генерал Галл, его племянник барон А. А. Фитингоф, маркиза Демидова Сандонато, с брильянтами на шее и в ушах, Ратьков-Рожнов и его два сына, весьма элегантные молодые люди, Чаплин, управляющий делами светлейшей княгини Юрьевской, и, наконец, Базилевский, уткнувшийся в лежащий перед ним лист бумаги и нервно рисовавший на нем женские головки и ножки. За ним в глубине комнаты, плохо освещенный лампой, стоял коренастый, приземистый человек в сюртуке, засунув руку между пуговицами сюртука. Это был Баллод управляющий приисками, приехавший в Петербург с докладом.

Никого из этих лиц я раньше никогда не видел, знал об их существовании лишь понаслышке, а о причастности их к Ниманской Ко был осведомлен лишь по присылавшимся нам отчетам компании, содержавшим, как полагалось, и список пайщиков. Понятно, что я не сразу разобрался в присутствующих.

Когда я вошел, шла яростная словесная перепалка между хозяевами пайщиками и их управляющим. Высокопоставленные пайщики, перебивая друг друга, запальчиво винили управляющего в разорении дела, а управляющий не менее резко отбранивался, проявляя полнейшее равнодушие к истерическим выпадам хозяев. Если на приисках такая же сумятица, какая здесь на собрании, то положение гораздо хуже, чем можно было ожидать, подумал я. В тайгу не доставят к сроку припасов, рабочих не выведут до окончания навигации из тайги, или еще что-нибудь подобное, и выйдет не деловая только катастрофа, а человеческая трагедия. Я попросил слово и самым спокойным учтивым тоном, называя его по имени и отчеству, задал несколько вопросов Баллоду. Почувствовав иное обращение, он обстоятельно ответил. Получив успокоительные разъяснения, я поблагодарил его. Но здесь уже пайщики стали просить меня: "Продолжайте, пожалуйста, ваши вопросы". Настроение изменилось, и на новые мои вопросы Баллод развил план действий, которые следует предпринять в создавшемся положении. Собрание его, разумеется, тотчас и приняло. После заседания все стали со мной знакомиться. Гр. Игнатьев спросил, имею ли я какое-либо отношение к Сабашниковым в Кяхте. Оказалось, что, когда он возвращался в Петербург после заключения Пекинского договора с Китаем[1], его чествовали в Кяхте, и он открыл бал в паре с моей матерью. "Я был поражен, встретив такое просвещенное общество в такой отдаленной окраине", -- сказал он, вспоминая Василия Никитича и Серафиму Савватьевну

На следующее утро ко мне, т. е. на квартиру к сестре Кате, у которой я в Петербурге остановился, заехал генерал Галл с предложением мне принять на себя избрание в компаньоны-распорядители Ниманской Ко вместо отказавшегося Базилевского. Я, конечно, отказался к большому, несомненно, удовольствию генерала, ведшего в распорядители своего племянника барона А. А. Фитингофа, которого он тут же и стал мне расхваливать как единственного кандидата. Он и был затем избран и вел дела компании до самой войны. Это был еще сравнительно молодой человек, делавший себе деловую карьеру в этом неделовом обществе, энергичный и рассудительный, с большими связями, деловой, но с налетом бюрократизма; очень характерный для того времени петербургский тип. По неизбежному своему участию в каком-то благотворительном обществе он выставил в своем кабинете копилку с плакатом несколько претенциозно рекламного характера: "За каждые 5 минут, отнятых у делового человека, внесите по 5 коп. в пользу сирот" (кажется). Мы с ним установили весьма благожелательные отношения. По важным вопросам он обыкновенно предварительно, до внесения их на общее собрание, "сносился с Москвой" (т. е. с нами, единственными московскими пайщиками) и, когда ожидал осложнений в проведении того или иного вопроса в собрании, частным образом просил приехать поддержать правление, зная, что мы не охотники посещать собрания и без особой побудительной причины из Москвы в Петербург не поедем.

Вообще могу об Ал. Ал. сказать только хорошее. Но в копилку к нему я ни копейки никогда не положил из-за этой самой вызывающей надписи. Зря я никого не беспокою. И если я отнимаю у А. А. время, то и он у меня тоже отнимает его -- стало быть, мы квиты и призыв неуместен.