Имея в своем распоряжении всего лишь десяток дней для осмотра Рима и вместе с тем рассчитывая вновь посетить его в будущем, я еще в Пельи решил в этот первый свой визит вечному городу не разбрасываться и преимущественное внимание уделить памятникам античного мира. Возрождение меня в то время меньше привлекало. Что же касается современности, то, как ни заманчиво было воспользоваться знакомствами и рекомендациями А. И. Чупрова, уже продолжительное время, на местах, лично изучавшего эволюцию современного сельского хозяйства в Италии и располагавшего интереснейшими данными о прогрессе, в частности, свеклосахарного дела в Италии, я предпочел на этот раз довольствоваться тем, что узнал от него по этой части в Пе-льи. Хотелось отвлечься от деловых забот. Так я и наметил себе, прислушиваясь к советам друзей в Пельи, программу пребывания в Риме. Однако когда я в первое свое утро в вечном городе вышел из гостиницы и погрузился в римские улицы, я совершенно забыл всякие свои расписания и маршруты.
Поколению, вступившему в жизнь после Великой войны и революции, трудно представить себе наше отношение к античной древности и наши переживания при посещении Рима, Афин и других центров античного мира. Сквозь дым Великой войны и революции свидетелям и участникам этих событий отдаленная древность, естественно, должна казаться поблекшей в своих красках и очертаниях. Умалившимся должно представляться в будущем ее значение и для более младшего поколения, для внуков наших, для которых историческая перспектива, в которой она им будет виднеться, удлинена сдвигами, вызванными войной и революцией, вне всякого соотношения со сравнительной незначительностью протекшего времени. Наконец, образование теперь совсем другое. Мы же получили гуманитарное воспитание. Греция, Рим, Италия эпохи возрождения и Франция века Просвещения и Великой французской революции, наконец, Англия выковали основы гражданских свобод, которым мы были преданы, создали культ личности, который мы разделяли, открыли пути к научному мышлению, которое на наших глазах преобразовывало мир. Для нас то были наши культурные предки, которым мы были благодарны и которыми мы восхищались. Современные успехи цивилизации и налет некоторого модернизма, который на многих из нас в то время был, нисколько этому не мешали. При всем нашем скептицизме и при всей нашей деловитости мы не были чужды некоторого пиетета перед древним миром и оставшимися от него реликвиями. И это в путешествии настраивало на приподнятый лад. А тут еще обаяние южной природы, удовольствие путешественника, утоляющего свою любознательность, эстетические волнения, наконец. В частности, скульптуру мне приходилось до того видеть лишь в Эрмитаже и в Лувре. Но там были отдельные статуи. Здесь в Ватикане, Термах, Капитолии и по городу я нашел целое население статуй. Это была какая-то нация скульптурная. Как очарованный пробродил я весь первый день по городу, совсем не регулируя свои переходы, всецело отдавшись необычайному возбуждению, овладевшему мною.
В таком-то состоянии я в конце дня неожиданно набрел в Капитолийском музее на знаменитую статую умирающего галла:
А он -- пронзенный в грудь -- безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена...
И молит жалости напрасно мутный взор...
И кровь его течет -- последние мгновенья
Мелькают, -- близок час...*
* Строки из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Умирающий гладиатор" (1836).
Сознание не покинуло умирающего, и физические страдания не подавили в нем духовной жизни. Лицо его мне показалось исполненным напряженной мысли. Мне стало как-то вдруг, внезапно, очень, очень жалко и этого галла, отдаленного предка современных нам французов, и замучивших его римлян, предков вращавшихся кругом итальянцев. Пусть смерть природная, непреложная спутница жизни, но неужели неизбежны также эти постоянно причиняемые людьми друг другу страдания, эта непрекращающаяся борьба и это взаимное истребление! Эти тоскливые размышления нахлынули на меня как-то внезапно, застигли меня как-то врасплох, неподготовленным, чтобы их подавить или отогнать.
В глубокой грустной задумчивости вышел я из Капитолийского музея. Вечерело. По лестнице, устроенной Микеланджело, мимо конной статуи императора-философа Марка Аврелия спустился я в оживленное Корсо. Чтобы удалиться от царящей на нем сутолоки, я свернул в какой-то глухой переулок. Вспомнив, что я ничего весь день не ел, я зашел в простонародную таверну, где занял место в полутемном углу, попросив не зажигать у моего столика газового рожка. Я заказал себе макароны с сыром, и мне без моего заказа подали к ним флягу кьянти. У дверей снаружи стояло несколько римлянок работниц с красивыми, классически строгими чертами лица. В таверне было полутемно, и я был этому рад, ибо спазмы душили меня и слезы невыразимой жалости к ничтожной доле людской неудержимо лились из моих глаз. Под прикрытием темноты таверны я долго плакал и долго не мог прийти в себя.
Только после нескольких дней пребывания в Риме я научился располагать свои прогулки по обдуманному заранее маршруту и восхитительные в Риме закаты проводить не в полутемной таверне, плача от усталости и умиления, а на Пинчи, или у памятника Гарибальди, или на Палатине, любуясь, как золото и пурпур заката озаряют предающийся отдыху после трудового дня великий город.
Из Рима я направился в Цюрих, где мы встретились с Софией Яковлевной. Вместе с ней мы посетили Мюнхен, Дрезден и Берлин.
Свободное копирование
