* * *
В Никольском я нашел прибывших в мое отсутствие в Крыму К. Д. Бальмонта и Л. Я. Лукину. Они без меня уже познакомились. Мы зажили втроем, каждый занимаясь своим делом и не стесняя друг друга. Людмила Яковлевна отдыхала от учебных занятий, гуляла и читала романы. Константин Дмитриевич трудился над переводом Кальдерона для нашего издательства. Я проводил дни на заводе или в экономиях, где и обедал, возвращаясь на усадьбу с закатом солнца.
Мы втроем ужинали на террасе, после чего садились на ступеньки и начинали разговаривать на самые разнообразные темы. Константин Дмитриевич как-то мало интересовался связью явлений. Рассуждения о причинах и следствиях его как будто утомляли. Личное, хотя бы мимолетное, пусть даже ложное (возможность чего для него, впрочем, как будто не существовала) впечатление от вещи или события, его связанное с этим переживание представляло для него единственный интерес. В беседе он был истым импрессионистом. Меткие эпитеты, сарказмы и самые нежные слова неожиданно сменяли друг друга. Разговор искрился, но постоянно перескакивал по ассоциациям с темы на тему.
Людмила Яковлевна часто после общего разговора переспрашивала меня о высказываниях Константина Дмитриевича. Готовясь быть врачом и приучая себя к последовательному, отчетливому, логическому мышлению, она старалась внести порядок и ясность и в его рассуждения. Толковать поэтов дело не простое, и я часто чувствовал затруднения, стараясь разъяснять Константина Дмитриевича, который сам о себе пишет:
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой, радужной игры.
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей... Вас я не зову!*
* Стихотворение К. Д. Бальмонта "Я не знаю мудрости...", написано в 1902 г.
В работе Константина Дмитриевича меня поразило то, что он почти не делал помарок в своих рукописях. Стихи в десятки строк, по-видимому, складывались у него в голове совершенно законченными и разом заносились им в рукопись. Если нужно было какое-либо исправление, он заново переписывал текст в новой редакции, не делая никаких помарок или приписок на первоначальном тексте. Почерк у него был выдержанный, четкий, красивый. При необычайной нервности Константина Дмитриевича почерк его не отражал, однако, на себе никаких перемен в его настроениях. Мне, у которого почерк меняется до неузнаваемости в зависимости от настроения, это казалось и неожиданным, и удивительным. Да и в привычках своих он казался педантично аккуратным, не допускающим никакого неряшества. Книги, письменный стол и все принадлежности поэта находились всегда в порядке гораздо большем, чем у нас, так называемых деловых людей. Эта аккуратность в работе (что, впрочем, я оценил лишь впоследствии) делала Бальмонта очень приятным сотрудником издательства. Рукописи, им представляемые, всегда были окончательно отделаны и уже не подвергались изменениям в наборе. Корректуры держались четко и возвращались быстро.
Недоумение вызывало во мне удивительное сочетание в нем беззаботной рассеянности и бессознательной наблюдательности. На каждом шагу приходилось удивляться его незнанию окружающих отношений, понятных иногда даже ребенку. И одновременно он оказывался интуитивно уловившим каким-то путем то, что, быть может, и не осознавалось окружающими. Это наблюдение мое относится, впрочем, к другому времени. Когда я как-то под свежим впечатлением выразил Константину Дмитриевичу свое удивление, он только с гордостью сказал мне:
-- Миша, недаром же я поэт!
Поэт он был от рождения.
К концу лета он уже имел готовыми переводы из Кальдерона. Когда София Яковлевна приехала в Никольское из Крыма, а Екатерина Алексеевна {Жена К. Д. Бальмонта.} из Банек, Константин Дмитриевич прочел нам свои переводы. Эти вечера на круглой террасе, на которые Нина приезжала из Борщня, доставили всем нам большое удовольствие. Особенно понравилась "Жизнь есть сон".
Мне приходилось часто бывать на подобных чтениях. После окончания чтения наступает неловкое для всех состояние. Каждый считает нужным сказать комплимент автору. Всегда находятся желающие проявить свою начитанность и свой вкус. Впечатление от чтения вытесняется этими светскими выступлениями. Но в Никольском были только свои близкие и царила полная непринужденность.
Когда впоследствии мне приходилось в Москве устраивать чтение Леоновым своих первых вещей, я, при приглашении гостей, особенно старался избегнуть светского тона и ограничивался кругом близких мне друзей, любителей литературы. Но достигнуть полной непринужденности и интимности беседы было трудней, потому что с самим Леонидом Максимовичем-то мы едва только познакомились. Чувствовал ли тогда Леонид Максимович, как много любви к его молодому дарованию скрывалось за сдержанными похвалами и расспросами его слушателей? Но я забежал более чем на двадцать лет вперед!
Я не сказал, что в июле вторично ездил в Крым, чтобы проводить оттуда в Никольское семью. Я застал своих в Обиточном, Бердянского уезда, у Павликовых -- Василия Максимовича и Нины Яковлевны. При встрече надо мной пошутили. Нина Яковлевна и София Яковлевна вышли встретить меня на шум моей брички, поменявшись своими младенцами: Нина Яковлевна взяла на руки нашу Ниночку, а София Яковлевна Верочку Павликову Когда я, спрыгнув на ходу с брички, подбежал к Софии Яковлевне с предполагаемой Ниночкой на руках, раздался дружный хохот всех присутствовавших.
Попался, попался, не распознал собственной дочки! -- дразнили меня затем долго спустя. Но мне хочется сказать здесь несколько слов про В. М. Павликова и Обиточное. Василий Максимович Павликов кончил Московскую земледельческую школу. Это хотя и среднее учебное заведение было едва ли не третьим по значению в тогдашней России сельскохозяйственным учебным заведением после Петровской академии и Александровского института. Преподавание было поставлено на практическую ногу, и кончившие школу считались хорошо подготовленными и обыкновенно легко и скоро устраивались. Многие из них делали успешную карьеру на частной службе и достигали солидного положения.
По окончании школы Василий Максимович попал на службу в имение братьев Кутлер, людей незаурядных, один из которых стал впоследствии широко известен выдвинутым им, в бытность его товарищем министра при Витте, проектом земельной реформы в духе Конституционно-демократической партии. Он же в Советской России был призван к организации Государственного банка. Кроме того, Василий Максимович в Училище свел дружбу с сыновьями директора школы Петром и Владимиром Самсоновичами Косовичами, из которых последний и ныне здравствует, состоя сельскохозяйственным консультантом Госбанка. Затем Василий Максимович служил в свеклосахарных хозяйствах Кенига, которые были передовыми и богато обставленными у нас хозяйствами, образцовыми, являвшимися рассадниками образованных, опытных и выдержанных управляющих и сельскохозяйственных деятелей. Одним словом, с самого начала своей деятельности Василий Максимович попал в исключительно благоприятные для продвижения в жизни условия. Но Василий Максимович принадлежал к типу, довольно распространенному среди интеллигентов, вышедших на работу в восьмидесятые годы. Вопроса карьеры и материального устройства и преуспевания ни для него, ни для Нины Яковлевны как будто не существовало. От сельскохозяйственной деятельности, где он так было хорошо стал, он перешел на более скромную педагогическую. Но и тут, когда министерство стало открывать особого типа низшие сельскохозяйственные школы для подъема сельскохозяйственных знаний в крестьянской массе, Василий Максимович нашел как будто свое жизненное призвание в работе по насаждению этих школ, в отношении личного устройства ничего ему не сулившей. Он взял на себя должность заведующего намеченного к открытию обиточенского низшего сельскохозяйственного училища и с увлечением юноши стал заводить в голой, нераспаханной степи все необходимое для постановки школы и хозяйства при ней. В 1901 году, когда я к ним приехал, все главное было уже устроено, и Василий Максимович с чувством удовлетворения показал мне постройки и обзаведение, рассказал о постановке учения в школе, поделился ожидавшимися им от этого маленького культурного рассадника результатами. Скромно, деловито, трезво поставленное Обиточное произвело на меня самое лучшее впечатление. Я, впрочем, сильно сомневался, чтобы цели министра земледелия могли быть достигнуты: преподать воспитанникам школы сельскохозяйственные знания и не оторвать их от крестьянской среды, когда всякий сколько-нибудь выдвинувшийся крестьянин прежде всего спешит вырваться из тисков общества с его бесправием, земским начальником, волостью, судом волостным и прочими привилегиями крестьянства!
Свободное копирование
