* * *
В этом году (1901) брат Сережа вторично на лето ездил в Сибирь на прииски, поездка, к которой он усердно готовился в течение зимы 1901 года. Я опять оставался один и должен был разделять свое внимание между Любимовкой и Москвой. Софию Яковлевну я уговорил первую половину лета провести в Крыму с детьми и Софией Николаевной. После отъезда Сережи в Сибирь я их отвез в Ялту и устроил там на даче. Задерживаться там самому мне было некогда, и, устроив семью, я поспешил в Любимовку и в Суджу на земское собрание.
На пути я сделал очень приятную прогулку по берегу Крыма, которая и теперь, по прошествии стольких лет, вспоминается с удовольствием. Из Ялты до Судака я проехал пароходом, а из Судака в Феодосию -- пешком по шоссе с посещением Нового Света и Кизильташского монастыря.
Еще до того мне пришлось на лодке проехать из Ялты в Гурзуф. От Гурзуфа до Алушты прошел пешком. Береговая кордонная тропа очень живописна, и было удивительно, что я не встречал туристов.
Посещение Нового Света вышло очень занятно. Про это имение князя СМ. Голицына около Судака я был наслышан как об образцовом виноделии, имеющим затмить казенный Магарач. Подходя к нему со стороны Судака, я был поражен почти полным отсутствием кругом зелени. Ярко-синее море да ослепительные на солнце светло-желтые скалы. Не видно нигде ни кипарисов, ни других декоративных деревьев, обычных на Южном берегу. Все кругом, насколько может охватить глаз, разделано под виноградники. Длинными рядами торчат колья, около которых чуть виднеются зеленые листы винограда. Только одна небольшая куртинка деревьев, из-за которой виднелась крыша небольшого домика садовника или конторы, как я заключил. Очевидно, князь действительно поставил дело по-коммерчески, не поддаваясь эстетике.
Рабочий, которого я спросил, где можно получить разрешение на осмотр виноделия, справившись, кто я и откуда, попросил меня обождать и скрылся в упомянутой куртине деревьев.
Не более как через минуту или две передо мной предстал лакей в безукоризненном фраке и белом галстуке со словами: "Князь ожидает на террасе!"
Моя фамилия была названа, отступления не было, и я, пыльный и потный, с мокрыми смятыми воротничками и обмызганными штанами, делать нечего, дал себя отвести к террасе, где радушно был принят хозяевами, как жданный гость.
Князь, как выяснилось, знал моих сестер. Пошли расспросы о них и о Москве. Князь был словоохотлив и принадлежал к тем говорунам, которым нужны лишь слушатели. При моей молчаливости это было мне на руку. Когда мне удавалось вставить слово, я старался свести речь на русское виноделие. Князь тогда в отместку говорил об изданных нами книгах, так как следил за книгами по биологии, выходящими на русском языке. Преимущественно же предавался он рассказам анекдотического характера -- потешные инциденты на всемирных выставках, на которых он неизменно был в жюри по присуждению наград за лучшие вина; как он выпустил неожиданно для министра двора "коронационное" шампанское, как принимал у себя царя, как опоил экскурсантов из Никитского сада, как на Тверской, почти рядом с домом генерал-губернатора, в своем винном магазине он собирается с осени устроить политический five o'clock {Five o'clock tea (англ.) -- чай между вторым завтраком и обедом.}, но не чайный, а винный, на который приглашал и меня заглядывать...
Время на княжеской террасе мчалось незаметно, и так же незаметно опорожнялись стаканчики то одного, то другого вина. При моей непривычке много пить я боялся оскандалиться, однако все мои попытки прервать беседу и дать тягу ни к чему не вели. Князь решительным жестом всякий раз усаживал меня на место. Мы, мол, только еще приступили к изучению его виноделия, остается испробовать такие-то и такие-то вина, а затем пойдем на осмотр хозяйства, когда жара спадет.
Наконец подали обедать. После кофе с ликерами мы тронулись в путь по хозяйству. Самое замечательное, что мы осмотрели, это подвал. Он вырублен в скале узкими длинными вьющимися, как мне показалось, коридорами. Они вызвали во мне совершенно неподобающее воспоминание о киевских пещерах. В самом деле, при входе нам дали огарки.
Время от времени коридор расширялся, но в этих местах стояли не гробы с мощами, а полки с лежащими бутылками.
Иногда на особых столиках стояла откупоренная для пробы бутылка со стаканчиками. Затейливая мысль князя задумала, чтобы этот подземный лабиринт имел выход в прибрежном гроте, у самого морского прибоя. Уже при лунном свете, прислушиваясь к всплескиванию волн и пению рабочих, мы по дорожке поднялись назад на нашу террасу.
Я заночевал у князя в особом флигеле. В отведенной мне комнате висели две головки Греза, столы и полки уставлены были ценным фарфором.
Утром в княжеской пролетке меня отвезли в Судак. В ноги мне положили кулечек с бутылками вина. Мои доводы, что иду пешком и не могу нести на себе такого подарка, были тщетны. Да и настаивать на отказе было опасно: с князя стало бы, что он почтой мог выслать этот подарок.
Недавно, перелистывая Бильбасова, я прочел у него следующую выдержку из воспоминаний графа Фицтума фон Экштедта, относящуюся к хозяйству С. М. Голицына накануне Крымской войны: "Мы осматривали между прочим коровник с великолепнейшими экземплярами -- чистокровными йоркширами, вывезенными на особом корабле, специально для того зафрахтованном. Проводник, однако, уверял нас, что наследники князя не будут уже в состоянии позволить себе такую роскошь. Бутылка молока от этих коров стоит князю дороже бутылки шампанского!"
Не знаю, как относятся друг к другу эти два князя -- тезки однофамильцы! Не знаю также, во что обходилась у последнего из них бутылка шампанского.
Свободное копирование
