От Москвы до Красноярска - трое суток езды. И все это время я провел, валяясь на полке плацкартного вагона (слезая с нее разве что - поесть, и еще - за нуждою). В Москве я пробыл всего лишь полтора месяца, но устал от нее, признаться, так, как порою не уставал даже на севере, в лагерях… И сейчас я отсыпался, отлеживался, помаленьку приходил в себя.
О Наташе я вовсе старался не думать… Старался не думать… Старался не думать - изо всех своих сил! Здесь мне помогали собственные стихи (я перебирал их, перечитывал заново, обдумывал казинские пометки). И еще - книги.
Литературы я захватил с собою немало (сознавал, чувствовал, что отныне мне без нее не обойтись!) Домашняя наша библиотека, каким-то чудом сохранившаяся после отца, была внушительна. В ней имелись, между прочим, первые переводы джойсовского «Улисса», почти весь Пруст, Дос-Пассоо, Фолкнер, Уолдо Френк, которых переводили у нас в двадцатых годах охотно и во множестве. Я отобрал из этих книг кое-что. И прихватил моего любимого Диккенса, а также советских авторов, - современных мне, молодых. Среди них имелся и роман Юрия Трифонова "Студенты".
Юра преподнес мне этот роман сразу, при первой же встрече. Но тогда - под обвалом сложностей и хлопот - читать его было недосуг. Слишком уж был я замотан, напряжен… И вот наконец-то - вспомнил о нем! И лежа на тряской полке, под переборы колес, я не спеша раскрыл Юрину книгу, углубился в нее.
Что ж, я сразу отметил стилевые находки, оценил изобразительность, образность. Тут было немало деталей зримых и запоминающихся. Например: облитый солнцем и от того - словно бы натертый мелом асфальт. Например: грифельное небо над вечерней Москвой. Такой вот особый, дымчатый, лиловато-серый (именно - грифельный!) цвет придают городским небесам электрические огни… Я не замечал этого раньше - и теперь порадовался меткости наблюдения.
Но было здесь также и кое-что иное, такое, с чем я не мог согласиться. Что повергало меня в смущение. Это прежде всего - общий дух повествования, атмосфера, царящая в романе. Автор использовал - весьма наивно, с какой-то простодушной добросовестностью - некоторые агитпроповские идеи. Он во многом шел по схеме стандартного соцреализма. И эта схема, жесткий этот костяк - отчетливо прощупывался, проступал сквозь ткань романа. Читалась книга с интересом, но возвращаться к ней, перечитывать ее заново - как-то не хотелось… Забегая вперед, замечу, что и сам Юра тоже никогда уже больше не возвращался к данной схеме. Вообще после нашумевшей этой книги он вдруг замолчал - и надолго! Став лауреатом, он не развивал успех, не пришпоривал фортуну - нет, наоборот. Перестал печататься. Замкнулся в себе. Ушел в искания… И так продолжалось пять лет. И когда мы встретились с ним снова - после длительного перерыва - это был уже совсем другой, новый писатель, ни в чем не схожий с наивным автором «Студентов». (Впоследствии придет даже момент, когда он откажется от этой книги, публично отречется от нее. Вот этого я бы делать не стал. Зачем? Что было - то было. От прошлого все равно никуда не уйдешь.) Первый юрин опыт, этот его зыбкий шаг - он ведь, в сущности, был не случаен; в нем явственно отразилось время. Отразилось так же, как и во многих других обстоятельствах, как, например, и в моей - сумбурной и сумрачной - личной судьбе.
Время гнуло нас, пригибало к земле. И трудно, очень трудно было тогда разобраться в жизни и в себе. Мы оба с ним метались в исканиях. Конечно, каждый по-своему. И нашли себя не сразу. У него это случилось после успеха и произошло в тиши. Ну а мне с самого начала выпала другая карта - крестовая масть.
Крестовая масть; казенный дом и дальние дороги… Бродяжья тоска и вечная бездомность… О, черт возьми, за что это - мне? И до каких же это пор? Тут действительно можно затосковать.
Но что ж поделаешь? - вот и опять я оказался в проигрыше. Очутился за бортом… И снова меня несло куда-то в глушь, на Восток, в неизвестность.
Я ехал в ссылку - и маялся, и не знал: какие новые бедствия мне уготованы? В том, что бедствия - будут, я ни на миг не сомневался. И ничего другого, в общем-то, и не ждал.
Да ничего другого впереди и не было. А позади… Там остались рухнувшие надежды, осталась Наташа - но о ней я старался теперь вовсе не думать!
Свободное копирование
