Провожать меня на вокзал пришли мать и Юра - мой двоюродный брат. На минуту отлучившись в буфет, мы выпили с ним - "по отходной". Здесь я вкратце рассказал Юре о последних моих злоключениях. И вспомнил странную фразу прокурора Никульшина. "Что она означает?" - спросил я. - Как ты думаешь?" И Юра, подумав, сказал:
- В общем-то, нечто подобное я уже слышал. Сейчас действительно становится немного легче… И знаешь, почему?
- Ну?
- Потому - что Хозяин - почти уже не у дел…
- То есть как это, не у дел?
- Он болен, понимаешь? И с каждым днем ему все хуже. И в верхах, в связи с этим, царит растерянность. Там же ведь - много сложностей! Это вовсе не такой монолит, как принято считать. Старик был там - как шампур в шашлыке. А теперь шампур этот гнется, ломается… Ну и шашлычок тоже уже не прежний. Начинает сыпаться, становится зыбковат.
- Откуда ты это все знаешь?
- Мы, брат, здесь многое знаем! - сказал, сощурив глаз, Юра. - У меня есть друзья - журналисты, из «Правды», из «Известий», они иногда рассказывают интересные вещи… Журналисты - народ пронырливый. Да, кстати! - спохватился он, что-то вспомнив и начав торопливо шарить в карманах. - В связи с тобой… Где-то в Сибири, на Ангаре, работает журналистом один парень. В общем, способный, недавно окончивший Литинститут. Так вот, есть к нему письмо. В письме этом речь идет о тебе! Написал его…
- Кто?
- Гриша Поженян. Поэт. Общий наш друг.
- А-а-а, - вспомнил я, - это тот одессит, которого я у тебя встречал! Такой с усиками, слегка приблатненный.
- Вот именно, - усмехнулся Юра. - Но поэт он хороший. И к тебе тоже хорошо относится. И дает в письме самые лестные рекомендации. И он просил передать тебе это письмецо. Поступай с ним, как хочешь, как сочтешь нужным! Хочешь - отправь по почте, хочешь - явись по адресу сам… Во всяком случае, в Сибири у тебя - считай - уже есть зацепочка!
Юра говорил и одновременно шарил в карманах, искал письмо… В конце концов нашел. Сунул мне в руку плотный конверт. Я взял его, И вдруг рука моя дрогнула, ослабла.
Я смотрел в этот момент не на конверт, а поверх его, в окно буфета. Там, за окном, - мне внезапно почудилось - мелькнул силуэт Наташи…
И забыв обо всем, я скомкал письмо; не глядя, сунул куда - то в карман. И бросился к выходу, задевая столики, расшвыривая встречных.
Я выбежал на перрон и встал, озираясь. Вокзал гремел; он был насыщен звуками и движением. Ночная мгла не лежала здесь плотно, а рвалась и зыбилась, перемежаемая вспышками света, отблесками множества огней. И в этих огнях текли и крутились людские толпы. Они текли мимо меня, и я разглядывал их жадно и пристально. И искал в этом скопище одну только фигуру - одно лицо - с черной челочкой, чуть вздернутым носом и завитком над ухом, и переброшенной через плечо косой… Искал и не находил его. И понял, постояв у дверей буфета: Наташи нет. И не было. И не будет! Она уже не придет! И еще я понял - отчетливо, с мучительной ясностью: весь этот день, пока я ходил, улаживал дела, улыбался и выпивал, - я в действительности жил только ею одной, был как бы болен ею. Я постоянно помнил о ней и хотел ее, и ждал. Ждал - несмотря ни на что, забыв обо всех моих обидах, наивно веря в случайность, в счастливый возврат…
Может быть - позвонить? - мелькнула отчаянная мысль. - Но куда? Куда? Дома ее ведь нет, она у родственников вместе с отцом. Да и как теперь звонить - после всего, что было сказано!
- Голову - по пуговицам! - услышал я вдруг. И обернулся на этот голос. И увидел знакомого алкоголика со скошенной челюстью. Он втолковывал старый этот анекдот какому-то новому клиенту. По пуговицам… Ты понял? Так и поставили… А что поделаешь? В этом - вся наша жизнь.
- Старик, что случилось? - спросил, выходя из дверей, Юра. - У тебя такой вид…
- Ничего. - Я зажмурился, прикрыл глаза ладонью. - Ничего, сейчас пройдет. Эх, Юрка, ты не понимаешь!
- Н-да, признаться, - пробормотал он, - но все-таки… Извини… До отхода поезда осталось три минуты. А вот как раз и Елизавета Владимировна спешит - тоже беспокоится.
- Я уж решила было, ты захотел остаться, - сказала мать, приближаясь и озабоченно, с тревогой, глядя на меня. - Передумал ехать…
- Не беспокойся - уеду, - проговорил я хрипло. - Хотя, конечно, это нелегко. Послушай, а Наташа тебе, случайно, не звонила?
- Н-нет. А что?
- Да так, просто… А скажи-ка… У нее есть какие-то родственники - ты их не знаешь? Может быть - телефон?..
- Что-о? - протянула она. И сразу лицо ее напряглось; по нему прошло отражение какой-то сумрачной мысли. - Ты с ней, что ли, захотел снова повидаться? С этой… С этой…
Она запнулась, не справляясь с дыханием, подыскивая нужное слово. Но продолжить не смогла, ее заглушил тяжелый, гулкий удар гонга.
И тотчас же над нами, над толпой, над сутолокой света и мглы раскатился голос репродуктора, объявляющий отправление Иркутского экспресса.
Свободное копирование
