На следующий день - перед отбоем - загремел дверной замок. И надзиратель, заглянув в камеру, позвал меня:
- На выход!
Я сказал со вздохом, натягивая пиджак:
- На допрос. Ясное дело! Нынче они мне - я чувствую - устроят веселую жизнь.
- Держись, старик, - мигнул мне Пупок, - ничего… Как-нибудь… Где наша не пропадала!?
И кто-то добавил - сочувственно и шутливо:
- Ни пуха тебе, ни хера!
Я понимал, идя к Прудкову: предварительное знакомство наше окончено, и вежливые разговоры - тоже. И теперь капитан начнет выбивать из меня, выколачивать ту самую «правду», которую он ищет. А так как я не смогу ее дать, - он прибегнет к испытанным приемам. И так как я все-таки не дам ему искомого - он употребит все свое умение… И что от меня, в результате, останется? Действительно - ни пуха, ни хера.
Но я, тем не менее, знал уже, как себя вести и что мне делать. Я ведь снова стал прежним. Я снова стал прежним!
И войдя в полутемный, сумрачный кабинет следователя, я с ходу - с порога - начал ерничать, кривляться; мне нужно было задать тон, создать подходящую атмосферу.
- Бонжур, гражданин начальничек, - объявил я, - как спалось? Мне, например - плохо. Я же понимаю, зачем вы меня вызываете. Но предупреждаю сразу бейте не сильно! У меня от битья выпадает кишка… Я только ласку принимаю, только ласку! Мне ее с детства не хватало. Моя несчастная, бедная, глупая мать…
И тут я увидел мою мать.
Она сидела сбоку от стола - у стенки - в каком - то тигровом плаще, с огромной лакированной сумкой на коленях. Рядом с ней помещался незнакомый мне военный, в полковничьих погонах. Оба они поворотились теперь ко мне. И во взгляде матери я уловил изумление.
Капитан Прудков - он стоял в глубине комнаты, покуривая и теребя усы, - сказал, прерывая мою тираду:
- Бонжур, бонжур! Настроение, я вижу, переменилось. Что ж, это неплохо. Тем более, что и обстоятельства тоже несколько меняются…
Мать поднялась медленно - шагнула мне навстречу. Лицо ее задрожало, губы поджались, кривясь. Сейчас же полковник, вскочив со стула, проговорил - учтиво тронув ее за локоть:
- Успокойтесь, прошу вас! Все ведь уже улажено. Остались небольшие формальности - они не займут много времени. Я сам за всем прослежу. Можете так и передать Никульшину.
Затем он подошел к Прудкову - о чем-то быстро, коротко потолковал с ним. И удалился, поскрипывая сапогами.
- Ну, здравствуй, непутевый, - сказала мне мать.
- Здравствуй, - сказал я. - Вот не ожидал!
- Ты какой-то странный сегодня. - Она внимательно оглядела меня, - что с тобой?
- Тут поневоле будешь странным, - проворчал я, пожимая плечами. - Еще бы! Схватили, кинули в камеру. Мотают новый срок…
- Больше уже - не мотают, - сказала мать. И всхлипнула, уронив на плечи мне руки.
- С этим кончено… С этим кончено… Ты - свободен.
- Свободен?
- Да, да!
- Так чего же ты плачешь?
Я сказал это хрипло, с перехваченным горлом. И почувствовал вдруг, что у меня самого как-то странно защипало в глазах… Ах, никакой я был не прежний! Разве так бы я реагировал в былые годы? Что-то явственно изменилось во мне за последнее время, изменилось необратимо. Потеплело, отмякло, оттаяло… А может, я просто - ослаб?
- Ты думаешь, это все было - легко? - сказала мать, улыбаясь сквозь слезы. - Сколько пришлось волноваться, звонить!..
В этот момент Прудков сказал - деликатно кашлянув за нашими спинами:
- Разрешите…
И потом, когда я обернулся:
- Значит, так. Дело ваше приостановлено. (Теперь он говорил со мной - на "вы"). - Вы свободны… Но! - Он поднял палец. - Есть одно «но». По решению выездной сессии железнодорожного трибунапа в Конотопе, в 1947 году, вы были приговорены к шести годам лишения свободы с последующей трехлетней ссылкой… Так вот, теперь вам надлежит немедленно выехать отсюда и возвратиться к месту поселения, в Абакан, в Хакасскую автономную область. У нас имеется специальное указание прокуратуры… Дело ваше приостановлено - но полностью не закрыто. Имейте это в виду! При повторном нарушении ему будет дан законный ход. И тогда уже вас не спасут никакие протекции и связи. Сейчас вам предоставлен как бы последний шанс - так постарайтесь им правильно воспользоваться… Вот так. Надеюсь, все понятно?
- Понятно, - сказал я, - чего уж там…
- Подойдите-ка.
Я подошел - и он вручил мне какую-то бумагу. Это был печатный бланк, на котором значилось: "Я, нижеподписавшийся, (такой-то) обязуюсь покинуть пределы города Москва в течении двадцати четырех часов".
- Ознакомьтесь с текстом, - сказал Прудков, - и распишитесь. И учтите: этот документ обретает силу и вступает в действие с того момента, когда проставляется подпись.
Рука моя, с зажатым в ней пером, невольно дрогнула при этих словах. И подпись получилась неуверенная, какая-то жалкая.
- И еще учтите, - добавил капитан, пряча бумагу в стол. - Нарушение данного обязательства расценивается, как уголовный факт. Таким образом, вы - если рискнете на это - к предыдущим двум пунктам добавите новый… А три - это уже круглая сумма! Это весомо! - Он усмехнулся в усы. - Закон - наш Бог. А Бог, как известно, любит троицу.
Свободное копирование
