Побывала в Германском национальном музее. Он великолепен, имеет больше восьмидесяти зал и помещается в старинном живописном готическом монастыре шартрезцев XIV века. В нем находятся, кроме картинной галереи с произведениями Дюрера, Кранаха, Гольбейна и других, бесчисленные собрания доисторических, античных, романских и германских художественных предметов — старинные стекла, скульптура, скульптурные слепки, слесарные и металлические художественные изделия, статуи из дерева, алтари, оружие, коллекции часов (первые механические часы были изобретены в Нюрнберге в 1500 г.), игрушки и предметы домашнего обихода.
В этом музее я неожиданно пережила жуткое чувство страха, которое мне запомнилось на всю жизнь. В музее я была без Сергея Васильевича, и ни одного посетителя в нем не было видно. Редко, очень редко встречались служители. Осмотрев верхнюю картинную галерею, я спустилась в нижний этаж, который был довольно темный, но зато в нем можно было отдохнуть от удушающей жары. Я медленно обходила пустынные залы, наполненные художественными произведениями, так много говорившими уму и глазу зрителя.
Углубленная в созерцание, я не заметила, как в залах сильно потемнело и что уже давно слышится гром. Вдруг налетел вихрь, зазвенели стекла в окнах и многие предметы в залах задребезжали. Сверкнула ярко молния в совершенно потемневших залах. Я заторопилась домой, но никак не могла найти выхода. Гроза меня застала в галерее Средних веков. Стены были увешаны рыцарскими доспехами. Иногда казалось, что на стенах висят рыцари. Низко, почти на полу, тоже лежали рыцари — скульптура, некогда украшавшая надгробные памятники.
Длинные, тощие, а некоторые огромные, с толстыми животами, лежали воины, закованные в латы, с панцирями на головах, со спущенными забралами. Они и без того производили на меня жуткое впечатление. Я все ждала, что сейчас рука в металлической перчатке подымет забрало и оттуда выглянет грозное лицо. А когда начали сверкать молнии и по ним играть и бегать внезапный свет, казалось, что они шевелятся.
Я металась по залам. Оглушительный гром и ослепляющая молния были беспрерывны, и шла резкая смена темноты и света. То все окружающее куда-то проваливалось, пропадало, то, резко и внезапно освещенное, надвигалось на меня.
И хоть бы один служитель! Все куда-то попрятались. Я бегала по залам и, видимо, в испуге не замечала выхода и опять и опять попадала в те же залы со страшными лежащими фигурами. Мне казалось, что я попала в обширный склеп, из которого мне нет выхода.
По дуновению откуда-то прилетевшего свежего воздуха я, наконец, нашла выход из музея и с наслаждением ринулась под дождь и гром, боясь оглянуться назад.
Еще одно воспоминание, такое же, в сущности, незначительное, но для меня яркое, сохранилось от моего пребывания в Нюрнберге.
Был день рождения Сергея Васильевича. Я решила как-нибудь его отметить. Мы весь день прогуляли, осматривая город и его окрестности. Я в этот день не работала. А потом уговорила мужа покутить — отобедать в этот день в более дорогом ресторане, на воздухе. И мы такой нашли, расположенный на широкой старинной крепостной стене. С его террасы открывался чудесный вид. К обеду мы спросили бутылку знаменитого рейнского вина под названием «Иоганисбергердорф» и пили это дивное, ароматное, слегка горькое вино из рюмок зеленого стекла…
Но лучший подарок, который я сделала Сергею Васильевичу в этот день, это было мое добровольное согласие, данное легко и охотно, на наиболее скорое возвращение в Россию (без всяких каких бы то ни было заездов).
Он жаждал продолжать свою научную лабораторную работу, а я себя утешала мыслью, что, во-первых, везла много работ из Италии, а во-вторых, после возвращения домой (стоял только июль) буду работать виды моего любимого родного города до наступления морозов.
Февраль 1941 г.
Свободное копирование
