ГЛАВА VII
НАЧАЛО РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОИНЫ. ПАТРИОТИЧЕСКИЕ МАНИФЕСТАЦИИ. МОЯ РАБОТА В ЧАСТНОЙ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЛЕЧЕБНИЦЕ
Из Петербурга, я поехал на несколько дней в Рязань повидать свою семью, а оттуда -- в Москву на службу в психиатрическую лечебницу. Все предвещало близкую войну, вокзалы были заполнены военными, отправляющимися на Дальний Восток.
Одним из мотивов правительства начать войну с Японией была надежда, что победоносная война укрепит его положение, ослабив революционное движение. В своих "Воспоминаниях" Витте {Граф С. Ю. Витте, "Воспоминания", т. I, ГИЗ, 1922 г.} рассказывает, что министр внутренних дел Плеве в разговоре с военным министром А. Н. Куропаткиным заявил: "Алексей Николаевич, вы внутреннее положение России не знаете: чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война". Само правительство было уверено в том, что это так и будет. И мы имели некоторое преувеличенное мнение о силах правительства и преуменьшенное понятие о силах Японии, -- и боялись, чтобы предстоящая война действительно не укрепила правительство.
С такими мыслями ехал я из Рязани в Москву 27 января 1904 года. По дороге на какой-то станции слышу крики газетчиков: "Вероломное нападение японцев на наш флот!" Покупаю газету и читаю, что без объявления войны японские миноноски вошли ночью в бухту Порт-Артура, где стоял почти весь русский дальневосточный флот, и взорвали минами наши три лучших броненосца. Ну, подумал я, начало недурное: еще до объявления войны наше правительство имело уже тяжелое поражение. Но, конечно, дело решится на суше, где наша старая армия, вероятно, разобьет японские войска, не встречавшиеся еще никогда с европейскими армиями. И таково было общее мнение.
Первые дни после приезда в Москву были тяжелые: по улицам ходили патриотические манифестации с хоругвями, царскими портретами, с пением гимна "Боже, царя храни" и молитвы "Спаси, господи, люди твоя", в шествиях принимало участие немало и рабочих. Но манифестации скоро прекратились, начались мобилизации, а вместе с ними пришло в упадок и патриотическое воодушевление. Выяснилось вскоре, что война эта ие популярна ни в обществе, ни тем более в народе. Никто не понимал, из-за чего мы ввязались в войну, какие такие насущные интересы государства требовали ее, ходили слухи о придворной клике безответственных проходимцев, которые ради своих корыстных интересов втянули Россию в "войну.
Рабочие вскоре почувствовали тяжесть мобилизаций, безработицы и сокращения производства; крестьяне чувствовали не менее остро тяготы войны, отрывавшие отцов и сыновей, кормильцев, от своих семей. Настроение масс было подавленное и выжидательное. Как-то все притихло, но это было затишье перед грозой...
Да и та, скоро схлынувшая волна манифестаций, которая прошла по Москве в самом начале войны, была, как теперь выяснилось по архивным материалам, в значительной степени сфабрикована в полицейских участках, где заготовлялись царские портреты и формировалось ядро шествия. Скоро во время этих манифестаций стали прорываться элементы буйства и протеста, были случаи избиения полицейских чинов. Уже через четыре дня после первых шествий один полицейский пристав доносит по начальству, что массовые манифестации приводят его "к безошибочному выводу, что чернь настолько облюбовала процесс хождения с криками по улицам, что выражение патриотизма час от часу становится предлогом, из-за коего все ярче и ярче начинают просвечиваться признаки дикой распущенности и стадных инстинктов, не безопасных для общественного спокойствия..." {"Накануне первой революции в Москве", стр. 35, изд. "Московский рабочий", 1926 г.}.
Свободное копирование
