На этом оставляю своих героев, чтобы вернуться к кованым строфам "Медного всадника".
Однако прежде чем опять ввести в действие третьего героя — Евгения, я хочу проследить все, что произошло выше, в третьем акте.
Акакий Акакиевич достиг цели: сшил себе новую шинель. Новая шинель повлекла за собой неожиданный для Башмачкина выход в гости. Он идет по улицам Петербурга в то самое время, когда Настенька едет в театр.
Мы еще не знаем, что произойдет с Акакием Акакиевичем дальше, там, в гостях, но мы уже прослушали всю "историю Настеньки". Мы оставляем молодых людей тогда, когда они сообща пришли к решению послать письмо тому, кого любит Настенька.
Заметьте, как бескорыстно, пламенно и чисто любит мечтатель Настеньку.
Забыв о своем чувстве к ней, первом и, может быть, единственном в его жизни, он сам сочиняет письмо к тому, кто может встать между ним и Настенькой.
Он не то чтобы забыл об этом, нет, он скорее во власти ее чувства к другому. Он искренне, не думая о себе, хочет ей помочь всей душой, всем сердцем. Настенька отдает ему приготовленное письмо, он берет его и несет...
А в это самое время бедный Евгений несет свое израненное сердце к той, которая там — в бедной хижине, среди бушующих волн...
"Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке".
Евгений, набросив на себя плед, бежит. Но бежит он неровно: по диагонали сцены — вправо, затем — влево. Он подчинен ритму пушкинских строк. Он бежит и в отчаянии останавливается, а на его прерванном беге продолжают звучать стихи. Как это происходит и чем руководствуюсь я в таком, полном смятения, беге?
Пушкин говорит:
"Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь".
Нева еще колышется тяжело, неровно. Сильны и могучи ее волны... Я склоняюсь в беге и вырастаю, словно на гребне волны. Именно это движение волны ищу я в сцене сумасшествия Евгения, по пути его к тому дому, где живет Параша.
"... Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом".
Тема письма проходит вдруг в пушкинских стихах:
"Судьба с не-ве-до-мым изве-стьем
Как с запеча-тайным письмом".
О мой мечтатель... думаю я, и в голосе моем тревога и отчаяние человека, на долю которого выпал тяжелый жребий.
"И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом...
Что ж это?.."
Пауза. Пантомима. Я озираю пространство, —
"Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит... идет... еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива...".
"Ива". Как я произносил это коротенькое слово? Я делаю длинное, длинное, полное стона "и", затем пристегиваю к этому полному муки звуку следующий коротенький слог. "Ива" — это все, что осталось от его счастья.
"... Были здесь вороты —
Снесло их, видно", —
будто бы безразлично и почти спокойно произносит Евгений, погруженный в какую-то мысль, которую нельзя додумать до конца, назвать, понять...
"Где же дом?
И, полон сумрачной заботы, —
именно заботы, подчеркиваю я это очень точное, очень найденное слово, —
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в лоб рукою,
За-хо-хо-тал...".
Вот когда только он все понял, и безумие овладело моим героем.
Круглые, тихие, добрые глаза Акакия Акакиевича внимательно смотрят на Евгения.
"Акакий Акакиевич остановился с любопытством...".
Именно он, тихий, робкий, стал невольным свидетелем несчастья своего собрата по трагической судьбе.
На этом заканчивается третий акт.
Свободное копирование
