Счастливым возвращается Акакий Акакиевич домой.
"Он возвратился домой в самом счастливом расположении духа, скинул шинель и повесил ее бережно на стене, налюбовавшись еще раз сукном и подкладкой, и потом нарочно вытащил для сравнения прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул на него и сам даже засмеялся: такая была далекая разница!"
Акакий Акакиевич садится на стул и тихо любуется своей новой шинелью. Мир, счастье, покой в его душе. Тих и мягок переход от "Шинели" к "Белым ночам".
... "В маленькой комнате царствует тишина. Уединение и лень нежат воображение.
— Руку вашу! — сказала Настенька.
— Вот она, — отвечает мечтатель".
Взяв маленький зонтик, я сажусь на стул и рассказываю историю Настеньки.
Но, прежде чем я начну ее историю, разрешите мне вернуться в прошлое, вспомнить Вторую студию Художественного театра.
Была в этой студии Софья Евгеньевна Голлидей, очаровательная актриса, едва заметная от земли. Л. В. Гольденвейзер на руках выносил ее на сцену в розовеньком платьице с крапинками, усаживал в большое широкое кресло и сам бежал давать занавес. А Сонечка Голлидей, помолчав минутку, начинала читать монолог Настеньки из "Белых ночей" Достоевского. Это было самое талантливое, самое яркое, что мне приходилось в те годы видеть или слышать во Второй студии.
Бытом уютным и теплым веяло со сцены от этого розовенького ситцевого платьица с крапинками. Это напоминало настоящие, ароматные китайские розы, которые каждое утро поливала Настенькина бабушка у себя на Васильевском острове.
А потом Сонечка исчезла из студии, и никто не мог вернуть ее, даже Константин Сергеевич, который писал ей в Симбирск увещевательное письмо.
Тихо в студии. Пустые зрительные залы. Бутафорийка прибрана аккуратно, картины из "Зеленого кольца" приставлены к диванчику, и платьице с крапинками в гардеробной в левом углу, и кресло стоит. Но нет Сонечки Голлидей.
Думал я долго и не знал: можно ли и теперь так интимно читать со сцены? Сонечка Голлидей очаровала меня в роли Настеньки. Подчиняясь ее обаянию, отбросив сомнения, я сделал попытку воскресить ее образ, ставший зерном Настеньки в моем "Петербурге".
Итак, моя Настенька сидит, словно на бульваре, на скамеечке, и что-то чертит на песке своим беленьким зонтиком.
Прослушаем историю Настеньки.
"Есть у меня старая бабушка... у бабушки свой дом... а наверху мезонин; вот и переехал к нам в мезонин новый жилец.
... Через неделю я ему... попалась на лестнице. Был третий час, а жилец в это время домой приходил. "Здравствуйте!" — говорит. Я ему: "Здравствуйте!"
— Послушайте, говорит... у вас подруг никаких, к которым бы можно было в гости пойти?
— Я говорю, что никаких, что была одна Машенька, да и та в Псков уехала.
— Послушайте, говорит, хотите со мною в театр поехать?
— В театр? как же бабушка-то?
— Да вы, говорит, тихонько от бабушки...
— Нет, говорю, я бабушку обманывать не хочу. Прощайте-с!
— Ну, прощайте, — говорит, а сам ничего не сказал.
Только после обеда и приходит он к нам: сел, долго говорил с бабушкой, расспрашивал, что она, выезжает ли куда-нибудь, если ли знакомые — да вдруг и говорит: "А сегодня я было ложу взял в оперу, "Севильского цирюльника" дают, знакомые ехать хотели, да потом отказались, у меня и остался билет на руках"".
В этой сцене есть новое, очень привлекательное существо, а именно: бабушка Настеньки. В бабушку Настеньки я влюблен. Она, как две капли, похожа на свою внучку: она молодая, живая, с огоньком. Подобно Акакию Акакиевичу, у которого были свои любимые буквы-фавориты, я, добираясь до партии бабушки, "бывал сам не свой".
"—"Севильского цирюльника"! — закричала бабушка, — да это тот самый цирюльник, которого в старину давали?"
С такой горячностью вспоминает она этого самого цирюльника, будто нашла своего старого друга или приятеля, а может быть, свою давнишнюю сердечную привязанность.
"— Да, — говорит, — это тот самый цирюльник".
И вот тут-то и выясняется, что цирюльник ей действительно особенно дорог. Именно, добираясь до вот этой реплики бабушки, "я бываю сам не свой".
"— Да как же, — говорит бабушка, — как не знать. Я сама в старину на домашнем театре Розину играла!"
Какая прелесть эта бабушка! Она актриса, эта чудесная, милая бабушка, она "Розину играла".
"— Так не хотите ли ехать сегодня?.. У меня билет пропадает же даром".
И, хлопнув в ладошки, с юношеским задором я восклицаю:
"— Да, пожалуй, поедем, — говорит бабушка, — отчего ж не поехать? А вот у меня Настенька в театре никогда не была.
Боже мой, какая радость! Тотчас же мы собрались снарядились и поехали".
Я сажусь на стул, повернувшись боком к публике, ставлю ноги на маленькую скамеечку, набрасываю плед на колени, как меховую полость, зонт в моих руках — кнут возницы, — и вот я уже несусь в театр...
Свободное копирование
