24 мая.
Ялта. Дом творчества. Третий день. Все еще не могу отделаться от ощущения недостоверности ялтинской природы: моря, гор, цветов. Все — праздник, все — напоказ, все звучит и глушит — краски, запахи. Непривычно. Мы с Лилей очень устаем от этого южного [слово в машинописи пропущено]
Видели в кино небольшой трогательный фильм о Михаиле Светлове. Светлов еще при жизни стал легендой, легендой официальной благодаря «Гренаде» и «Каховке», с другой стороны благодаря своему компанейскому характеру, постоянному застолью и остротам, широко расходившимся среди московской интеллигенции, был он фигурой весьма по-человечески симпатичной. Поэтом был он средним, но, как многие средние поэты, имел десятка полтора действительно хороших стихов. Впрочем, стихи его уже давно не читают, их только издают. Властям нужна легенда о молодых комсомольцах 20-х годов, ради революции готовых на все. Им нужна олеография — парни в кожаных куртках и буденовках скачут, трубят, стреляют и пишут стихи, мечтая о прекрасном будущем. (Это будущее и есть якобы наше настоящее). Светлов, чтобы кормиться, много лет укреплял этот миф и сам обронзовел. За это его издавали и переиздавали. Думаю, что в 50-е-60-е годы он уже понимал, что построенный ему при жизни памятник — ложь. Но, человек слабый, он не имел сил расстаться с юностью, не имел сил протестовать. Своими шуточками и остротами он лишь пытался как-то ослабить неудобство, создаваемое официальными восторгами в его честь. Вкуса у него было больше, чем таланта, в застолье он иронизировал над собой — поэтом и мифом.
Такова реальность фактов. Но что делать с реальностью чувств? Мы знали доброго пьянчужку, безсеребренника остроумца, не жалевшего в остротах прежде всего себя самого. Его нельзя было не любить. Но, объективно, он и его ровесники коллеги воспели самые гнусные стороны революции и гражданской войны (Э.Багрицкий, М.Голодный). Их стихи учили ненавидеть брата, отца, любимую женщину, всякого, кто принадлежит к другой политической ориентации. Это была поэзия изуверства, подготовившая поколение убийц 1937 года и всех последующих, не тем быть помянутых годов. Созданный ими или с их помощью миф Гражданской войны до сих пор растлевает новые поколения. Какую же окончательную оценку человеческую, поэтическую и гражданскую дадим Михаилу Светлову? Исходить в чувствах к нему из того, что лично он был добр и приветлив или из того, что дело его жизни есть зараза, чума, вдвойне опасная от того, что носитель ее — человек симпатичный и приветливый?
Я уже не впервые встречаюсь с этой проблемой. Ведь и начальник лагеря смерти в Треблинке, о котором я читал недавно, тоже был хорошим семьянином, человеком, который любил животных, понимал искусство. И народовольцы наши — тоже люди самоотверженные, благородные. Когда собирал я материалы для романа об Ник.Ал.Морозове, эта проблема была главной помехой в моей работе. Будущий ученый, образованнейший, добрейший Ник.Александрович вместе с тем сочинил трактат о благодетельности террора в политической борьбе. Он был уверен, что отстаивая справедливость, надо стрелять. Теперь, через 100 лет после его трактата и через почти 60 лет после успешного применения его теории на русской земле, мы узнаем, что стрелять — нельзя. Но мы все еще не знаем, что нам делать с теоретиками кровопролитий и поэтами тираний. Как нам поступить с ними в сердце своем? Убивать или миловать?
Свободное копирование
