"Июля 2 и 10-го (1794 г.) происходили "небольшие шармицы" (маневры) с одними казаками; в последний из этих дней поляки, в числе 2000 конницы, обозревали союзный лагерь, и когда часть их, около 300 человек, отделилась, заняла одно возвышение и наблюдала с него союзников в зрительные трубки, я напал на поляков, многих казаки положили на месте и до сорока неприятелей взяли в плен. Когда подоспела к нам кавалерия с генералом Тормасовым, то все дело уже было кончено. Тормасов благодарил меня и, уезжая, сказал:
- Береги свою голову более, нежели как доныне берег".
"Когда парламентер просил позволения взять тела убитых и похоронить, то Ферзен послал его ко мне, сказав: "Это сделал Денисов, и в его воле состоит дать тела, или нет"".
"Я позволил, и неприятель исполнил свою обязанность с совершенною тихостью".
"Июля 20-го (1794 г.) неприятельская кавалерия сделала нападение на только что устроенную русскими и еще не вооруженную батарею, но была прогнана. В пылу преследования моя лошадь, до того послушная, сделалась неудержимою, неповоротною и совершенно непослушною; она понесла меня прямо в неприятельскую сторону. Будучи в смешанном (смущенном?) положении, вижу, что один неприятельский всадник скачет прямо на меня. Я решился с ним сразиться и с бодрым духом пустил мою лошадь свободно скакать, держа саблю в готовности. Слетелись. Неприятель оробел, поворотил в сторону; моя лошадь приняла прямо за ним. Я хотел его рубнуть, но поляк, положа пистолет под мышку, выстрелил и ранил меня выше локтя, больно, в левую руку. Я уронил повода; лошадь моя подскакала к нему. Я ранил его саблею, отчего он, согнувшись, понесся в сторону, а моя - продолжала скакать прямо. Тут я, осмотревшись, заметил, что кость руки не повреждена и имеет свою силу; взял повода, но никак не мог удержать и поворотить лошадь. Прискакал я к трем или четырем неприятельским эскадронам. Я сильно испужался, так что видимые предметы едва мог различать; слышал какой-то шум, ружейные выстрелы, и даже послышался свист пуль. Очнувшись, я увидел себя среди неприятельского каре, решился сдаться и уже вынимал правую ногу из стремени, дабы соскочить с лошади, полагая, что пешего не будут рубить; но в этот самый момент весьма знакомый шляхтич Шымановский, с которым я в мирное время довольно часто водился в компаниях, бывал с ним на охоте, и который прежде иногда у меня ночевывал, выскакивает из рядов и начинает бранить меня самыми грубыми словами".
"Сим столько я ободрился, что с бодростию закричал, чтобы он с подобными словами выехал ко мне и разделался. В сей же момент слышу многих голоса, беспрестанно повторяемые:
- Батюшка! Не бойся! Мы здесь!"
"Я оглянулся в ту сторону, откуда слышались эти крики, и увидав, что неприятель сделал в фасе каре большой интервал, круто поворотил мою лошадь, дал ей шпоры, полетел и тут же был встречен полку моего до двадцати человек казаками, с которыми поскакал во все ноги и прямо на нашу бывшую в атаке батарею. Но она встретила нас картечью, сочтя нас за поляков; к счастью, картечь пронеслась высоко и никого не убила, и не ранила. Я, скинув шапку, стал махать и кричать: "свои! свои!" и тем спасся от другого выстрела, который хотели уже по нас пустить".
"В тот момент, когда я выскочил из каре, поляки также осыпали нас пулями, но видно Всевышнему было так угодно, что никто из казаков и ни одна даже лошадь не были ранены ".
"Избавившись от бедствия, я увидал, что вся передовая цепь наша прогнана; оставшись впереди, (я) приказал оную ставить и послал за лекарем перевязать и осмотреть мою рану, из которой текла кровь".
"При перевязке раны пожаловал ко мне наследник прусского престола, что ныне (1822 г.?) королем, с братом своим, и оба изъявили мне милостивое приветствие".
"При сем за долг и обязанность поставляю сказать о виновнике моего избавления: храбрый полка моего майор Грузинов, прискакав с полком на место сражения и не найдя меня, берет человек до двадцати казаков, скачет к неприятелю, видит, что в отдельной части польских войск какое-то непонятное ему движение, полагает, что я там терплю бедствие, летит, несмотря на малое число с ним находящихся казаков, прямо на неприятеля. Поляки, как думать надо, сделали интервал в одном из фасов каре, презирая горсть несшихся на них с Грузиновым казаков. Грузинов, угадав, что я в средине каре, закричал: "Батюшка! не бойся! мы здесь!". Казаки подхватили этот крик и, повторяя его, летели во все ноги ко мне".
"За спасение меня, при всяком воспоминании о сем, благодарить Грузинова по гроб не престану".
Свободное копирование
