Послевоенные акции Сталина - 1

Совок. Послевоенные акции Сталина

В начале второго курса меня избрали в комсомольское бюро.

Общественная работа была постоянным спутником молодежи. Еще никуда не выбранный я был агитатором и старался добросовестно выполнять формальные подотчетные обязанности – как, например, сходить положенное число раз на свой участок. В обязательные ходки входило:

1. объявить о дате выборов и о расположении избирательного участка.

2. Рассказать о кандидате в депутаты.

3. Уговорить жителей сходить на свой участок и проверить правильность занесения их в списки избирателей.

К этой работе молодежь относилась по-разному. Как к члену бюро, ко мне попало заявление одного агитатора, старшего в группе, с жалобой на другого, который, по мнению старшего, нерадиво относился к своей работе агитатором, – оно было так до смешного серьезным, что я его сохранил на память о тех забавных временах.

Можно сомневаться в том, что я тогда видел в этом временную нелепость, но, ведь, сохранил этот листок. Однако серьезность этой записки говорит о том, что некоторые наши товарищи видели и в общественной нашей действительности естественность, а может быть, просто считали естественным необходимость соблюдения дисциплины.

 В том прошлом, агитаторы и члены каких-либо бюро и комитетов по распоряжению партии будили нас на демонстрации и на выборы. На выборы надо было обязательно идти как можно раньше, а желательно к открытию участка в 6 часов утра, чтобы продемонстрировать народу, т.е. самим себе, и партии, как мы рады выборам, как стремимся в первых рядах «подать свой голос за блок

коммунистов и беспартийных». Неужели в Политбюро это навязанное рвение расценивали, как нашу поддержку этой самой партии, правительства и блока коммунистов и беспартийных? Но в выходной день раздавался стук в дверь: «Подъем!».

Не довольствуясь этим, чтобы мы могли выразить свою «радость», вызванную нашей счастливой юностью нас собирали на стадионах, и мы пели громадным хором и танцевали. Все ОСОЗНАВАЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ подчиняться и не чувствовали себя «угнетенными», потому что «свобода – это осознанная необходимость». Нас воспитывали, а мы это воспринимали с юмором, как забаву.

 По поводу этой воспитательной работы кто-то – то ли в Харькове, то ли в Москве, то ли еще где-то – пустил среди нас анекдот.

В детские ясли, куда родители на время своего нахождения на работе, приносят детей до трех летнего возраста, пришла комиссия. Комиссия отметила, что в яслях чисто, тепло, дети веселые и кормят их очень хорошо. В числе недостатков комиссия отметила недостаточную воспитательную работу.

Когда комиссия пришла в следующем году, то на стене они увидели написанный крупными буквами лозунг:

 «ДЯДЯ ТРУМЕН КАКА, АТОМНАЯ БОМБА БЯКА».

На таком примерно уровне и нас воспитывали. Мы осознали не необходимость «мероприятий», а необходимость подчиняться. Мы были молоды, нам везде было весело, но неприязнь накапливалась. Я помню, как мы между собой в группе и в общежитии радовались, что только что построенный Волго-Донской канал назвали: «им. Ленина», поскольку мы опасались, что и ему присвоят имя Сталина. Не потому, что мы были недовольны Сталиным, а потому что надоела безмерность. И в связи с этим, при случае неоднократно со смехом обговаривали недоумение Фейхтвангера, или Барбюса, или еще кого-то из великих при беседе со Сталиным, по поводу портретов Сталина даже в банях. На что Сталин сказал, что такова, видно, воля народа, запрещать что ли?

 И руководителям, и нам, но, судя по той записке агитатора, не всем, было понятна вся глупость этих «мероприятий», но с Олимпом не поспоришь. Если бы какой-либо руководитель областного масштаба выразил, хотя бы малейшее сомнение в правильности отданных распоряжений, он немедленно лишился бы своего поста, и в его понятии лишился бы ВСЕГО. Отступивший от генеральной линии подвергался безоговорочному остракизму. Рядового члена партии могли из партии исключить, что было полным аналогом «отлучению от церкви» в христианстве – человек и в том и в другом случае становился изгоем.

 А вот сам Олимп, что по этому поводу думал? Неужели они были беспросветными дураками (в том числе и Сталин), или за дураков принимали весь народ? Этого человечество не узнает. Вернее, человечеству в зависимости от политической конъюнктуры, о том, какими мыслями руководствовался Олимп, будут врать штатные толкователи, уверяя, что они это знают.

 В свое время Геббельс утверждал, что если раз за разом народу повторять одно и то же, то народ поверит и проникнется. Не знаю, о каком народе говорил Геббельс, а среди нас два раза повторенное, на третий раз вызывало отторжение.

Мы были на каких-то общественных работах (1949 год), и во время перекура сидели на бревнах, а Сергей Богомолов – член партии и бывший офицер – достал из кармана и стал читать нам «Правду». Не потому, что он должен был читать или проводить с нами какую-то «работу», а просто потому, что он был потрясен до крайности статьей в «Правде» и ему было интересно поделиться ошеломляющей новостью с нами.

«Правда» клеймила Иосипа Броз Тито – коммуниста, возглавившего борьбу Югославского народа против немцев, называя его «Титлером», за отступление от Генеральной линии, начертанной Сталиным. Это было с нашей стороны извращением самой идеи Мировой пролетарской революции, предполагающей самое широкое самоуправление.

Во всех странах, куда в ходе войны вошла наша армия, мы к власти привели наших ставленников, которые, как руководство любое республики в СССР, строго и беспрекословно и во внутренней, и во внешней политике следовали указаниям Сталина. Пытались даже от Греции и от Австрии оттяпать «социалистические» ломтики. Сталин это рассматривал, как дальнейшее развитие Мировой пролетарской революции, которое ему удалось осуществить на волне Второй Мировой войны.. Зону нашего управления Сталин огородил от капиталистического мира «железным занавесом».

Страны, не попавшие в зону нашего управления, приняли «План Маршала», предложенный Америкой для послевоенного развития экономики, и быстрыми темпами повышали жизненный уровень населения. Мы в этом отношении явно отставали, что со временем посеяло среди народов стран, попавших в зависимость от России, полное отторжение самой идеи Пролетарской революции, хотя сразу после разгрома Германии авторитет коммунистических партий во всех странах Европы был высок. Теперь идея коммунизма там – за железным занавесом, уступила идее умеренной Социал-демократии, предполагающей классовую борьбу на поле капиталистической экономики, а у нас борьбы между трудом и капиталом быть не могло, потому что труд был, а капитала не было.

После конца войны, из Югославии наши войска вышли. У Югославии была своя сильная армия, сформировавшаяся еще в ходе боев. Коммунистическая ориентация Тито не вызывала сомнений. И вдруг оказалось, что Тито имеет свой взгляд на методы строительства социализма, и не нуждается в указаниях СВЕРХУ!

 Тито при строительстве социализма, допускал рыночные отношения, и не окружал Югославию со стороны «враждебного лагеря» Железным занавесом, а разрешал своим гражданам свободно пересекать границу, не боясь того, что они сбегут.

Не лишен был Тито и личных амбиций: он стал исподволь создавать предпосылки для организации маленького Советского Союза на Баланах в составе своих союзных республик, Албании, Болгарии и Румынии, разумеется под своим руководством. Сталин рявкнул, и все «союзники» Тито от него разбежались, но больше Сталин ничего не мог сделать.

Оказалось, что у Тито самостоятельная партийная организация и Сталин не может вызвать его в Москву, а международная обстановка и боеспособность Югославской армии такова, что он не может применить силу. Как это позже было сделано в Берлине, в Венгрии и в Чехословакии.

 При чтении мы отпускали шуточные реплики. Статью мы восприняли, как забавную! Мы привыкли, что Сталин приемлет только безоговорочное подчинение с почитанием. Если в отношении технических и военных специалистов, судя по мемуарам, он еще допускал несогласие с собой, то в отношении политических соратников малейшее обнаруженное сомнение в правильности Генеральной линии, большей частью каралось смертью. Личная недоступность Тито повлекла гнев на всю страну. Югославские студенты на следующий год не вернулись в наш институт.

Такова была наша, для нас привычная, политическая действительность, которая к нам, казалось нам, не имела отношения, т.к. мы не предвидели каких-либо изменений в своей стране и в нашей жизни.