Гамбургский дневник - 9

Гамбургский дневник - 2

 Вместо вступления.

 Мы снова приглашены в Гамбург, и я снова начну вести дневник. Так сказать, «том второй». Стоит ли? – Не так давно я перечитал свой «том первый». Было интересно: в памяти все всплыло с такой яркостью, как будто было вчера. Ощущение такое, какое, наверно, бывает у хозяйки когда она смотрит на роскошную хрустальную вазу, с которой только что стерла многомесячную пыль. (Сам я дома уборкой пыли не занимаюсь, поэтому мое сравнение имеет сугубо предположительный характер).

 Конечно, идея вести в путешествии дневник не ново. Когда Хильда с Ульрихом в прошлом (девяносто шестом) году гостили у нас, Хильда тоже вела дневник и объясняла мне, что в путешествии она так делает всегда. Ее дневник меня поразил: оказалось, что эта умная и способная женщина еще ко всему прочему блестяще владеет стенографией. Владеет настолько, что не только записывает стенографически свои впечатления, но и потом не нуждается в последующей расшифровке: свои стенографические записи она легко читает прямо с листа. Конечно, она успевает зафиксировать значительно больше, чем я, затрачивая на это значительно меньше, чем я, времени. Но ее дневник – это только для нее. А мой? Мой не только для меня, но (когда я соберусь привести его в порядок и перепечатать), может быть, и для Тюла. Может быть, и не только для нее: когда кто-нибудь из друзей вдруг начнет расспрашивать о гамбургских впечатлениях, я, возможно, вместо ответа просто протяну свой дневник – дескать, там подробнее.

 Когда через сколько-то лет я – по вполне понятным причинам – уже не смогу рассказать о том, что меня когда-то волновало, мой дневник останется после меня и расскажет за меня. Впрочем, останется ли? «Рукописи не горят»,– сказал М.Булгаков устами Воланда, но он не сообщил, гниют ли они на помойке. Когда мне попадали в руки бумаги моих близких, ушедших в мир иной, я эти бумаги сохранял, вчитывался в них, пытаясь представить себе, что чувствовали эти люди много лет назад, и тогда они оживали в моей душе. Но только мне часто кажется, что мой духовный мир никого из моих близких, кроме Тюла, не интересует. (Уточняю: мои близкие заботятся обо мне, не жалея сил, стараются, чтобы я ни в чем не испытывал нужды, чтобы все было в порядке. А вот мои мысли и чувства их волнуют не более, чем в плане их «оглавления»). Впрочем, и свой духовный мир они стараются отгородить от нас обоих непроницаемой стенкой. И я не исключаю, что когда мои бумаги уже не будут нужны мне и, если не будет уже и Тюла, то все написанное мною (и дневники, и письма, и проза, и стихи) будет аккуратно уложено в коробку, и все это, не читая, вынесут на помойку, чтоб не занимало места и не пылилось. Я никого не осуждаю этими строками: люди имеют право быть такими, какие они есть, если это никому не вредит. – Конечно, имеют право. Но мне все это очень грустно. А если все произойдет не так, как я предположил, то пусть люди примут мои запоздалые извинения за то, что я не сумел в них правильно разобраться.

 Я поймал себя на том, что в своем дневнике я пишу не только о своих впечатлениях о Гамбурге, но и о многом другом. И я понял, что подсознательно преследую в этих дневниках еще одну цель. Попытавшись когда-то немного писать и окрыленный первыми удачами (несколько опубликованных в союзной печати рассказов и уважение товарищей по ЛИТО Дома Ученых и публикация нескольких рассказов в сборнике лит. объединения Дома Ученых), я наверно, стал чуть-чуть графоманом. Дневник, или – скажем для данного случая правильнее – путевые заметки, это ведь тоже один из литературных жанров, в котором я ранее еще не пробовал свои силы. Дневник – это внутренний мир и восприятие какого-то одного человека. Тут нет приключенческой фабулы, нет сюжета, и стать интересным для других людей это может стать лишь в том случае, если это хорошо написано и если является интересной сама личность пишущего. Я не смею самоуверенно утверждать, что для других людей окажутся интересными заметки, сделанные мною: ведь судить о том, хорошо ли они написаны и интересен ли для других людей мой внутренний мир, – надлежит кому угодно, но только не мне. Но (провожу параллель) человек, любящий и хоть немного умеющий рисовать, всегда старается отражать свои чувства на холсте или на бумаге, а потом свои рисунки или дома развешивает, или друзьям раздаривает, или прячет «в стол», сохраняя их как живые, дорогие ему, осколки минувших отрезков жизни. И когда у меня возникает потребность выразить свои мысли и чувства словами (как кто-то другой выражает кистью или рисовальным карандашом), я осмеливаюсь браться за авторучку (хотя вопрос, мне кажется, надо ставить не о том, дозволено ли мне, а о том, сумею ли я, справлюсь ли).

 C сожалением должен констатировать, что характер этих дневниковых записей постепенно меняется. В части первой, в основном, описание увиденной страны, а в части третьей уже больше описаний людей, их отношений (часть вторая в этом плане занимает промежуточное положение). Это легко объяснить. Между частями разрыв в несколько лет; действующие лица становятся старше, и немолодой возраст проявляется естественным образом: передвижений становится меньше, и общение приобретает все более и более вербальный характер.

 Желание попробовать себя, может быть, является дерзостью с моей стороны, но, мне кажется, на такую дерзость имеет право каждый – ведь я же никому не навязываюсь, читать мой дневник будет лишь тот, кто сам захочет.

 Ну, ладно, пора «лирическое отступление» заканчивать и вернуться к намеченной задаче – «Гамбургскому дневнику» часть вторая.