В Матийкове - 2

 В феврале 1943 года у меня случился инцидент, который принес мне много горя и который в некоторой степени характеризует моих сожителей. В один из дней, когда у меня была неудача с обменом, я взял у Аврума без спроса около 50 грамм говяжьего жира, из которого он собирался варить мыло. По неопытности я его пожарил с луком на виду у всех. Предательский запах жареного лука немедленно выдал меня, я был уличен в краже и назван вором (по-еврейски гонэф). В качестве наказания у меня тут же забрали мое основное богатство – ботинки, грозились выгнать из хаты на улицу. Это делали взрослые люди в отношении несчастного больного мальчика, который неоднократно помогал многим… Я был запуган, плакал, каялся. Рахмил мне сочувствовал, но, как всегда, молчал. Молчали и мои землячки из Бара, сестры Лиза и Клара. Заступился за меня один Элык, который сказал: - “ Ничего страшного Сёма не сделал, нечто подобное делают другие с его мешком, когда его нет. Но они хитрее и не жарят на виду у всех жир с луком. ” В результате, меня не выгнали, ботинки отдали, но я должен был в качестве штрафа вне очереди несколько раз идти в лес за дровами.

 Вспоминаю случай, когда через пару дней после злополучного инцидента несколько дней подряд мела вьюга. Выйти на улицу трудно, да еще при нашей ветхой одежде. Кончились дрова, холодно, голодно, даже картошки, запас которой был у нас, сварить не на чем. Надо идти в лес за дровами, да не днем, а поздно вечером, так как рубить деревья в лесу запрещалось. Вот в такую погоду, учитывая мою вину, мне пришлось на больных ногах, обмотанных тряпками, поздним вечером идти в лес за дровами. Леса возле Матийкова в основном грабовые, древесина плотная, горит жарко. Вырубил лесину граба, на себе через сугробы потащил к хате. Все обрадовались, похвалили меня, сказали, что все будет забыто. Однако надо разжечь огонь, а сухих дров нет – все сожгли. С большим трудом, используя все, что было под рукой, развели огонь, вскипятили воду, сварили картошку, обогрели хату, народ повеселел.

 Днем вся наша «цыганская» хата разбегалась по селами добывать хлеб насущный, а вечером в темноте топили печь, готовили нехитрую еду, потом долго сидели на полу, разговаривали о разном. Обсуждали дела на фронтах, а они начали меняться в лучшую сторону. Это было время после Сталинградской битвы, где немцы были разгромлены, в плен попала 300 тысячная армия. Красная Армия наступала. Мы об этом знали по рассказам Элыка, которому иногда попадались румынские газеты, из которых он умел выуживать много правды. Кое – что мы узнавали от местных жителей, в первую очередь от лесничего Голецкого. Он, повидимому, имел источники информации не только с немецко – румынской, но и с советской стороны. Про ужасы, связанные с убийствами наших родных, мы обычно не говорили, это был очень больной вопрос для всех… Жили главным образом надеждой на освобождение, так как понимали, что долго продержаться на “ румынской” стороне не удастся. Считали, что при отступлении немцы всех евреев Транснистрии перестреляют.

 Наговорившись вдоволь о политике, переходили ко второй части вечерней программы, к песням. Хорошо пел Шике, ему тихо подпевал Ицык. Пели главным образом еврейские песни на идиш, народные, бытовые, иногда, рожденные в гетто. Особенно запомнилась мне песня еврейских узников гетто на идиш. Приведу ее слова на идиш, с русским построчным переводом:

 Эх – ху, ви а зой, Эх – ху, почему,

 Фар вус шлугт мин унз а зой, Почему нас так бьют,

 Ви из тотэ дайн рахмонэс? Где, отче, твое милосердие?

 Рэ – эй, Адонай! Слушай, Господь!

 Фон дэм гимл гиб а блык, С неба взгляни,

 Аф унз идн гиб а кик, На нас евреев посмотри,

 Лэш уб дас файер, Погаси огонь,

 Унд лоз шойн эайн гениг! И пусть это будет достаточно!

 Зэй шраен арыбер Они кричат через

 Фон енэр зад тах Речку на другой берег

 Ой нэмт унэ арыбер, Возьмите нас через речку,

 Вир вилн зайн мит ах. Мы хотим быть с вами.

 Вир велн зих банигн Мы будем довольствоваться

 Мит айн клейн штикалэ бройт, Маленьким кусочком хлеба,

 Аби нит цу лайдн Лишь бы избежать

 Дэм дайчешн тойт. Немецкой смерти.

В этой песне – реквиеме есть еще слова про стариков с седыми бородами, невинных детей, которых безжалостно убивают, но эти слова я не помню точно. Первый куплет этой песни является припевом к остальным куплетам.

 Был в селе Матийкове, кроме нас, еще один еврей Иося Берченко, местный, бывший заготовитель пушнины. У него в этом селе был роскошный по местным меркам дом, в котором, кажется, в то время жило местное начальство. Он жил нелегально у своей любовницы - красавицы Домки, местной украинской селянки. Домка жила недалеко от нас без мужа с дочкой 17 лет. Возможно, дочь была от Иоси, который как мужчина, красавцем не выглядел. Впрочем, в молодости он мог быть и красивым. Этот Иося часто приходил вечером к нам в хату, вел с нами разговоры главным образом об “ ишие “, как мы называли избавление от немецкой смерти. Иося очень любил слушать песни, которые мы пели. Иногда он приносил сельские известия, приносил обрывки румынских газет, которые Элык читал и переводил, подкармливал немного Рахмила, как самого голодного. После войны я встречался с Иосей неоднократно в Матийкове, куда я иногда заезжал в конце сороковых годов. Его племянник Моисей Берченко, бывший житель Бара, бежал из гетто, остался жив. До недавнего времени он жил в Москве, мы встречались. В начале 90 годов мы давали друг другу свидетельские показания о пребывании в Барском гетто для получения статуса малолетних узников.

 Вот так мы жили в селе Матийкове в “цыганской“ хате около года.