Ночной поход в гетто - 1

 Ночной поход в гетто

 Стоял конец октября 1942 года, время - холодное и голодное, одет я был плохо. Ночевал я пока у этой же доброй женщины, которая пригласила меня к себе в первый день моего прихода в Поповцы. С утра пораньше уходил, чтобы не приглашали есть, так как эта добрая женщина и ее дети сами жили впроголодь. Старался как ни будь подработать, но в маленьком местечке, где было много евреев, это было трудно. Кроме местных евреев, которых было сравнительно мало (около 200 человек), в Поповцах осело очень много евреев, которые были депортированы румынами в Транснистрию из Бессарабии и Северной Буковины. Их было больше, чем местных, они были более предприимчивы, к тому же они говорили на румынском языке, ведь места, из которых их пригнали, до 1940 года входили в состав Румынии. Я иногда помогал одному торговцу из Бессарабии, за что он меня подкармливал. Если я к нему обращался по поводу работы, а ее не было, то он обычно подбрасывал мне авансом что-то из съестного. Некоторые евреи, особенно местные, уже знали меня, помогали, чем могли, иногда приглашали перекусить. Мне было стыдно и голодно ждать подачки, просить я не мог. Я мучительно думал, что делать, куда податься, ведь зима на носу.

 Однажды один из бывших жителей Бара, который убежал из гетто перед вторым расстрелом и осел в Поповцах, сделал мне опасное, но заманчивое предложение. Он предложил мне ночью проникнуть в Барское гетто, войти в его дом и откопать в указанном месте (под порогом в одной из комнат) тайник, в котором скрыты драгоценности. Если найду, то разделим их пополам. Я находился в катастрофическом положении, жизнь после гибели родных и близких, после пережитого была не мила, к тому же я был слишком молод и неопытен, чтобы представлять меру риска. Я согласился.

 Осмысливая мое согласие сейчас, когда я пишу свои воспоминания, я вспоминаю один эпизод из рассказов Шаламова о сталинских лагерях в Заполярье. Двое заключенных, рискуя жизнью, добрались ночью до кладбища, раскопали могилу и сняли с покойника телогрейку и другую теплую одежду. Эта одежда могла сохранить им жизнь… Нечто подобное предстояло совершить мне, может быть даже с большим риском.

 Я вышел вечером, около трех часов шел по знакомой дороге до станции Бар. Для того, чтобы быть ближе к гетто после перехода “границы”, проходящей по речке Ров, от станции Бар я пошел по направлению к селу Балки, расположенном на горе близко от города Бар. Внизу протекала речка Ров, которую надо было перейти в темноте. Место, где я должен был переходить речку, было около 3 километров выше по течению места, где я переходил эту речку, когда бежал от расстрела 15 октября 1942 года. Было предзимье, середина ноября, речка еще не замерзла, хотя ночью бывали заморозки. Я снова выбрал место, где речка заросла травой, снял ботинки, закатал брюки и вошел в воду. Вода обожгла меня, было очень холодно. Стараясь не шуметь, перешел речку, выбрался из воды, отжал брюки, обул ботинки, огляделся, прислушался. Гетто было недалеко, метров 300. Крадучись между домами подошел к гетто. Кругом колючая проволока, окна блестят в темноте, страшно, жуть! Прислушался, вроде тихо. Нашел ямку под проволокой, прополз под ней, я в гетто. Холодно, к тому же брюки мокрые после перехода речки. Нашел, как будто бы, нужный дом, вошел в раскрытые двери, нашел нужную комнату, нужный порог. Ковыряю ножом землю, но ничего не нахожу… Вдруг услышал шум на улице, шаги. Видно полицаи патрулируют гетто, что делать? Обнаружат – пристрелят на месте… Лихорадочно соображаю, что предпринять. Вспомнил, что в сенях была лестница на чердак – надо туда залезть, лестницу вытянуть наверх, там переждать. Так и сделал. Сижу наверху мокрый, весь продрог, особенно холодно ногам, на дворе морозец около 5 градусов по Цельсию. К тому же страшно, вдруг полицаи что – то заподозрят. Внимательно прислушиваюсь, шаги вроде удаляются, вздохнул облегченно. Но тут новая беда - запели петухи, наступает утро, выходить из гетто опасно! Вынужден сидеть на чердаке до следующей ночи, но очень холодно, особенно мерзнут ноги, пальцы уже не чувствую… В полузабытьи провел день, тело сковано холодом, кажется, не смогу ходить. Вроде стемнело, жду еще. Выглядываю из чердака сквозь стрехи, в городских окнах погас свет, пора уходить. Осторожно спустил лестницу, с трудом сошел вниз, тихо вышел из дома. Кругом тишина. Пробрался к проволоке, как и раньше, пролез под ней. Осторожно прошел жилой массив, надо выходить к реке. Горько за пустое опасное приключение. Тут вспомнил, тётя Майка еще перед первым расстрелом передала соседке Стасе Гловачек на хранение часть вещей, в том числе, красочное покрывало. Перед вторым расстрелом покрывало и другие вещи вроде остались у Стаси. Что, если подойти к ее дому, постучать и забрать вещи? Ведь на них можно прожить некоторое время. Снова рискую и направляюсь к дому Стаси, который расположен недалеко. Тихо подхожу к дому и осторожно стучу в окно, выглядывает хозяйка. Говорю ей про оставшиеся вещи – она меня хорошо знает, я ведь бывал у тёти Майки, да и сын ее учился со мной. Отвечает, что у ней ничего нет, чтобы я скорей убирался, пока не поздно. Все, и здесь неудача… Ухожу, осторожно подошел к речке, перебрался на другую сторону и стал подыматься в гору.

 Иду из последних сил, ног не чувствую. Залаяли собаки, слева село Голодки. Опасно, но уже все безразлично… Подошел к крайней хате села, постучался в окно, выглядывает хозяин. Прошу впустить, погреться на часок. Впустили, хозяева ни о чем не спрашивают – много бродит ныне таких горемык… Хозяйка вздыхает: - “Может и мой где – нибудь так бродит”… Говорю хозяйке, что ног не чувствую, пальцы видно замерзли. Советует снять ботинки, к пальцам приложить намоченный тертый горох, который у ней есть. Так и делаю. Часть пальцев отходит, а большие пальцы на обоих ногах, и следующий за большим пальцем на левой ноге, не отходят. С них слезает кожа, обнажается сырое мясо, наступает адская боль. Хозяева угостили, чем могли, предлагают уйти, пока село не проснулось, а то могут забрать. С трудом обуваю ботинки и медленно ковыляю в Поповцы. Там, у сердечной женщины, которая меня приютила раньше, с трудом снимаю ботинки. Ноги распухли, пальцы воспалились – три пальца сплошная рана. Ботинки больше одеть не могу. Обращаюсь к местному врачу, депортированному из Бессарабии. Чтобы пройти к нему, пришлось ноги обмотать тряпками, которые дала хозяйка. Врач дал немного порошка риванола, его надо разводить в теплой воде и, намочив тряпочки, прикладывать к больным пальцам.

 Начался тяжелейший этап в моей жизни. Я еле хожу на ногах, обмотанных тряпками. Единственное лечение – примочки из риванола. Ноги дурно пахнут, был вынужден уйти из дома хорошей женщины, что приютила меня. Принял меня временно к себе хозяин лавочки, который мне и раньше помогал – разместил в тесной каморке без окон, одного. Находиться со мной рядом постоянно было трудно, очень плохо пахло от моих ног. До сих пор не могу понять, как при такой страшной антисанитарии у меня не начался сепсис. Ведь часть пальцев на ногах - открытые раны, обмотанные тряпками, нижние из которых намочены в растворе риванола… В этих условиях приходилось ходить, добывать пропитание. Перед глазами возникает картина: зима, медленно бреду на больных ногах, обмотанных тряпками, обвязанных веревочками – один, 16 летний худющий мальчик, без родных и близких…

 Пальцы не заживали больше года, вылечил их при помощи лишь одного риванола только на лесоразработках в селе Матийкове Барского района. В конечном итоге на больших пальцах обеих ног отвалились верхние фаланги, еще на одном пальце правой ноги повреждена верхняя фаланга, все три пальца деформированы. Следы обморожения остались до настоящего времени, и сейчас ноги очень чувствительны к холоду.