В длительной гастрольной поездке по Украине мы с Царевым ехали из Харькова в Винницу в одном купе с Мейерхольдом, и, несмотря на то, что мастер был в ударе, возбужденный работой над "Дамой с камелиями", где Царев репетировал роль Армана Дюваля, Райх Маргариту Готье, а я Дюваля-отца, меня ничто не трогало.
Какая-то необъяснимая тоска мешала мне оценить аппетитность стола, организованного Зинаидой Николаевной, и даже увлекательность и остроумие шуток Мейерхольда, вытащившего нас ночью в Полтаве, чтобы показать город, где началась его самостоятельная жизнь в театре, не смогли меня развеселить. Две недели я играл в Виннице с температурой 39°, полагая, что вернулась ко мне малярия, и только в Одессе вызванный Мейерхольдом профессор определил брюшной тиф. Не могу забыть глаз Всеволода Эмильевича при этом диагнозе и трезвой распорядительности Зинаиды Николаевны, благодаря которой попал я в отдельную палату старой-престарой больницы, где и погрузился во мрак безнадежности...
Забежавший навестить меня дирижер Толя Паппе рассказал, как прошли ночь и утро перед открытием гастролей, когда вместо "Вступления" можно было играть только "Список благодеяний" Олеши, не предполагавшийся в гастролях, ибо главные исполнители других пьес еще не прибыли в Одессу, а в пьесе Олеши замена была несложная, музыку оркестранты и дирижер помнили наизусть, костюмы и декорации подобрали из "Вступления". Словом, из имеющихся в наличии элементов маг и волшебник Мейерхольд сотворил новый спектакль - яркий и волнующий.
От мрака безнадежности, в котором я продолжал пребывать в своей "одиночке", избавила меня Райх, когда она бросила в миску с водой на моем больничном столике-тумбочке душистые чайные розы, а потом, положив на мой лоб прохладную руку, стала рассказывать, что просходит там - в жизни. Мейерхольд, в белом халате, с трагическими глазами и бледный, сидел молча в трех шагах от моей койки.
Когда меня выписали из больницы и свободных номеров в "Лондонской" не оказалось, Мейерхольды взяли меня на сутки к себе. Вечером шумно отметили возвращение к жизни "пумы", как меня стал именовать мастер еще с первых репетиций "Вступления", а когда надо было ложиться спать, Всеволод Эмильевич сорвал тюфяки с кроватей и устроил все для ночлега себе и Зинаиде Николаевне на полу, а меня заставил улечься на кровати.
Свободное копирование
