В конце лета 1927 года он передал Лаврентьеву экземпляр пьесы "Разлом" и, несмотря на то что у нас наполовину была подготовлена "Любовь Яровая" Тренева, к десятилетию Октября, работу всех цехов срочно перебросили на подготовку спектакля "Разлом".
Мы были в отпуске, когда узнали, что на постановку "Разлома" директор Р. А. Шапиро пригласил К. К. Тверского, хорошо известного нам по первым дням жизни театра. Это был высокоэрудированный человек, владевший французским и немецким языками, получивший театральное образование еще в дореволюционные годы в студии Мейерхольда на Бородинской. В общении - человек воспитанный и приятный, но в двух эпизодах работы с нами обнаружилось, что знает он действительно много, а умеет, к сожалению, мало. Да и то малое, чем он владел, шло вразрез с нашим стремлением освоить систему Станиславского. Это и привело в свое время к разрыву Тверского с Больдрамте. С тех пор прошло восемь лет... Мы привыкли видеть фамилию его под статьями и рецензиями в ленинградской прессе. Слышали об организации им Техникума пролетарского актера и режиссерской работе в Красном театре. На происходивших тогда часто диспутах о пути советского театра он занимал рапповскую позицию, и выступления его были всегда чересчур ортодоксальными. С удивлением я отмечал, что он присоединялся к ораторам, обзывавшим Александринский театр желтым домом, а наш - театром, чуждым народу, ибо он идет по пути Бенуа, Добужинского и Кустодиева. Доставалось нам и за систему Станиславского.
В начальный период совместной работы с Тверским "версаль" в наших отношениях помог быстро выполнить первую задачу - установление текста, но вот когда стали "вспахивать" его, то чем более углублялись во внутренний смысл, тем явственнее назревал конфликт. Взаимная сдержанность и наша крепкая творческая спаянность выручали нас. Исполнители главных ролей - Николаева, Казико, Лаврентьев, Монахов, я, Итин, Лариков, Коханский и Скоробогатов уже привыкли без лишних слов понимать друг друга. Углубляя несложное по существу содержание, мы сообща добились добротного результата. Попытка же Тверского учить с голоса сразу вызвала вежливую, но твердую реплику: "Вы, Константин Константинович, будьте добры, ежели какой-либо кусок не удовлетворяет вас, скажите, что именно не устраивает, а как это исправить, тут уж наша актерская кухня! Интонация - последнее дело, давайте так и договоримся".
На последнюю генеральную пригласили балтийских моряков. Как принимался спектакль, рассказывать не буду. После того как меня в последнем акте утопили (в роли Штубе), я поторопился пройти в актерскую ложу, чтобы посмотреть финал, когда заполненный матросами крейсер должен будет двинуться в разворот с огромным дулом орудия прямо на зрителя. Реакция зрительного зала - орущего, свистящего и топающего ногами - была неописуема! Физически ощутимо было сотрясение корпуса здания.
Свободное копирование
