Премьера прошла 12 марта 1925 года, в восьмую годовщину свержения самодержавия. Чтобы купить билеты на нее и на последующие спектакли, люди простояли ночь в очереди. И так было до закрытия сезона. Сыграв больше семидесяти спектаклей, выехали в Москву, по приглашению братьев Добужских (да, тогда появились частные антрепренеры - нэп!). Там, выступая ежедневно, сыграли еще пятьдесят спектаклей (выходных у нас тогда не было). Антрепренеры, подстегиваемые аншлагами, предлагали нам пролонгацию на повышенных условиях (мы получили бы за две недели больше трехмесячной зарплаты), но мы отказались, боясь попасть в психиатрическую больницу... Играя ежедневно более трех месяцев подряд одну и ту же роль и в те же часы, пытаясь найти что-то новое при выполнении все одной и той же задачи, - это настолько притупляет изобретательность и свежесть мысли, что начинает мутить от своего ремесла! И неожиданное чувство стыда стало появляться, когда приходилось выслушивать от солидных людей восторженные слова о нашем спектакле.
Кроме материальных благ, укрепивших экономику театра, "Заговор" окончательно убедил нас в насущной необходимости советской пьесы на современном материале, где бы действовали наши единомышленники в борьбе с врагами. Таким драматургом оказался Борис Андреевич Лавренев, недавно вернувшийся из Туркестана. Как артиллерист, он принимал участие в гражданской войне, и его буквально распирал материал войны и классовой борьбы в Средней Азии. Быстро сдружившись с Лаврентьевым, а потом и с нами, постоянно бывая в театре, стал он пробовать силы в драматургии.
Наконец принес он свой первый опус в довольно еще сыром виде - "Мятеж".
Опыт работы с Толстым помог нам и в этой работе. Наконец-то в наших ролевых тетрадках читали мы слова любви и ненависти людей, нам понятных и близких... К участию в режиссерской работе Андрей Николаевич привлек молодого Исаака Кролля. Сотворчество в работе над текстом было настолько же хлопотно, как и с Толстым, но здесь сам материал был нам ближе, да и Лавренев знал его по опыту, на собственной шкуре.
Премьера не вызвала того ажиотажа, что видели мы на "Заговоре", но удовлетворение мы испытали чистое, без привкуса неловкости. Волновался Лавренев на генералках и на премьере, как ребенок, и, посещая свой спектакль, он все говорил нам за кулисами: "Вот теперь я, кажется, знаю, как надо писать пьесы!"
Свободное копирование
