В Евпатории солнце светило все так же ярко, вода была так же ласкова, и жизнь наша большедрамская была благополучной и даже веселой. Я с каким-то азартом отдавался стремлению смешить на сцене, на пляже и в воде. Дирижером нашего веселого театра для себя стал отдыхавший Леонид Утесов, неутомимо разыгрывавший нас всякими "штучками-дрючками". Он пообещал нам роскошный ужин у Дюльбера, ежели мы сумеем поймать его на розыгрыш. И мы это сделали, спровоцировав его на длительный рассказ, а когда он дошел до зенита своей "байки", мы один за другим ушли под воду и оттуда могли, торжествуя, наблюдать, как затухала его увлекательная новелла.
Но все эти дурачества не спасали меня от недовольства собою. По совету Монахова я стал запеленываться на ночь в мокрую простыню, и сон и с ним успокоение пришли ко мне, а вместе и какое-то равнодушие. Музалевский спросил, как я отнесусь к его переходу в Первую студию. Егор убеждал и меня последовать его примеру, напоминая, что Сушкевич в последнюю встречу сказал нам, что лично он обещает сделать все, ежели у нас возникнет желание работать у них. Он доказывал, что наш театр растерял руководителей: Бенуа реставрирует Версаль и когда вернется в Россию - неизвестно, Лаврентьев все еще не чувствует твердой почвы под ногами, так как очень переживает свою эмиграцию. Было все это убедительно, но странное равнодушие не позволило мне присоединиться к Музалевскому и не вызвало желания отговаривать его. Чтобы не тормозить его переход, я согласился заменить его в роли кардинала в спектакле "Корона и плащ", что должен был репетироваться осенью; роль безнадежно злодейская, похожая на великого инквизитора, великолепно сыгранного Егором, а мне было все равно - злодей так злодей! Правда, потому ли, что хорошо действовали мокрые "пеленки", или актерское ретивое заговорило, но мысли о кардинале стали неотступно тревожить мою фантазию, порой до нелепости, неожиданными кусочками этого образа. И весь этот хаос неожиданно разрядился в завязавшейся дружбе с... боровом! Он был огромен - боров, которого откармливали на убой для ресторана Дюльбер, двигаться он уже не мог, а только лежал и хрюкал. Облокотясь на перила нашего общего балкона, я подолгу вслушивался в фиоритуры его хрюкания - они были разнообразны по силе и окраске звука! Подлаживаясь, я постепенно добился диалога с ним. Услышавшая случайно это Н. И. Комаровская собрала род веча, и представления стали собирать "публику". И тут моя фантазия начала увязывать эти "собеседования" с экспликацией предполагаемого образа кардинала. В самом деле, решение его как фигуры трагической, обедняло характеристику образа. На примере работ Михаила Чехова, Евгения Вахтангова и нашего Монахова мы могли убедиться в силе смеха, который может убивать насмерть злое и подлое.
Свободное копирование
