Горячие дни актерской жизни - 73

Глава 14.

 Трагическая судьба балерины Лидочки Ивановой. Работа над пьесой "Корона и плащ". А. Толстой пишет для нас "Заговор императрицы". Первые опыты работы над современным материалом. Успех "Разлома" и назначение главным режиссером К. К. Тверского. Индустриализация театра. Уход из театра группы большедрамцев. Безработица. Встречи с Мейерхольдом

Лето 1924 года обещало нам вознаграждение за напряженный, полный шероховатостями и сбоями зимний сезон. Мы должны были выступать в Евпатории, где нас ждала спокойная обеспеченность курортного пансиона. За это мы должны были играть три спектакля в неделю для больных Майнакского санатория. Но главным вознаграждением нашего труда были горячее солнце, теплое Черное море и ласковый бархатный пляж.

Приехали мы туда двумя группами. Первая группа, прибывшая на сутки раньше, к приезду наших остальных товарищей экспромтом организовала шуточное приветствие с моноклями на глазах, цилиндрами на головах, а остальной туалет - трусики. Но подъехавшие на грузовичке товарищи встретили наш балаган без улыбки. В. И. Лебедев протянул мне газету. Это была "Ленинградская правда" за 17 июня. На третьей странице я увидел слова - утонула Лидочка Иванова. Все как бы остановилось и замерло для меня...

А ведь у меня, даже когда я увидел необычно серьезное лицо Лебедева, мелькнула только одна мысль: привез, наверное, записку, объясняющую ее опоздание к нашему поезду. Когда немного опомнился, прочитал, что старый рейсовый пароход, направлявшийся в Кронштадт, при выходе из устья Невы встретил на пути моторную лодку, по-видимому, потерявшую управление. Капитан дал гудок, но лодка сделала неожиданное движение и угодила прямо под нос парохода, перевернулась, и пассажиры оказались в воде. Женщины среди них капитан не видел. Произошло это около трех часов, при ярком свете дня. Вытащенные из воды пассажиры сообщили, что с ними была балерина Л. А. Иванова, которую им спасти не удалось.

Об этой поездке слышал я еще до отъезда из Петрограда. В воскресенье 15 июня Александр Александрович - отец Лидочки, инженер со "Светланы", позвал меня пообедать у них в скромной квартирке на углу Кабинетской и Ивановской. И всегда-то там я чувствовал себя хорошо, а в тот день все как-то особенно было радостно, вкусно и весело. Центром внимания стали белые мыши с красными глазками, которых один из горячих поклонников таланта Лидочки привез ей из Японии, во время обеда они то и дело шныряли по своей хозяйке, не стесняя себя выбором места. Все хохотали, Лидочка радовалась, как ребенок, а я в душе боялся - только бы не прыгнули на меня. Когда я распрощался и ушел, то, спускаясь с лестницы, услышал звук открываемой двери. Лидочка, быстро догнав меня, сунула мне в руки свое фото на паспарту, работы Т. Левинсон, которое мне давно нравилось. Напомнив, чтобы я сразу же подыскал для нее с мамой комнату в Евпатории, она подтвердила, что ни в коем случае не опоздает завтра к поезду.

Дня через три получил я письмо от Анны Александровны; страниц восемь были как бы распухшими, много слез она, наверное, пролила, пока писала. Винила себя, что уговорила Лиду поехать на лодке - уж очень те администраторы были любезны и никогда не отказывали в контрамарках. И вот сами выплыли, а от Лидочки только сумка ее осталась. Очень тяжело было читать это письмо.

То, что понимается под словом "знакомство", началось года полтора назад, а знал я, как и большинство петроградцев, Лидочку с первого ее появления на сцене Мариинского театра. Многие прекрасные актеры оставляют нас холодными, а вот тот из них, кто трогает наше сердце, задевает нас как человек, а не только как актер, тот становится близким, родным. Так Петроград полюбил свою Лидочку...

И вот как-то наш "батя" А. Н. Лаврентьев к концу "Дон Карлоса" привел за кулисы маленькую девушку со строгой на пробор прической и голым (без признаков косметики) личиком. Бросив: "Теперь сами обо всем и спрашивайте!", он оставил нас вдвоем. Конечно, я растерялся, не знал, что говорить, но ее тихий голос, детская естественность и вместе с тем глубокое понимание самого сокровенного, что было во внутренних ходах действия роли маркиза Позы, то, к чему мне лишь в некоторых кусках удалось прикоснуться, поразили меня. Балетная девочка смело и верно разобралась в самом основном и наиболее хрупком. Она увидела душу подвига Позы в ее чистом виде.

Условия существования актеров в те дни заставляли их плотно заполнять все свое время трудом и заботами, а на "личное" оставались крохи. У Лидочки - станок, репетиции, спектакли и концерты, а у меня, кроме театра, съемки и ежедневные от 12 до 2 часов ночи пародийные представления в "Карусели" на Троицкой улице. Телефонные разговоры, изредка забеги мои за кулисы балетного спектакля, когда через толпу шуршащих пачек, под аккомпанемент постукивания "стальных" носков, в запахах пудры и духов приближалась Лидочка с ласковой улыбкой только в глазах, и сразу же чувство нелепого несоответствия моей длинной неуклюжей фигуры среди белых лебедей исчезало. А то, придя иной раз после сцены в свою уборную, заставал там Лидочку, с ногами забравшуюся в мягкое кресло с книжкой английского юмориста Вудхауза. Она с таким азартным смехом пересказывала содержание прочитанного, что сразу становилось весело.

Лидочка очень хотела посмотреть кинобоевик тех дней "Доктор Мабузе". Старший капельдинер кинотеатра "Пикадилли" знала меня, всегда давала места, и я выполнил желание Лидочки. Но картина оказалась длинной, а я ночью работал в "Карусели", с восьми утра снимался и... заснул на боевике, проснулся от шума встающих зрителей. Красный, как рак, поднимаю виноватые глаза на соседку. "Я очень боялась разбудить вас, я вам все расскажу, что там было на экране!"

Она удивляла нас неожиданностью своих творческих устремлений. Поэзия Ахматовой была близка ее душе, и вот как-то ей пришла в голову идея - читать стихи "через" музыку, так, чтобы музыка звучала до чтения и после, как бы заключая стихотворение, которое должно читаться само по себе, точно пропитанное соответствующей музыкой. Я ничего путного на этот счет сказать не мог, а она, балерина, не только болела этим, но и заразила своей идеей композитора А. Канкаровича.

Как о балерине лучше всего могут сказать слова поэта и композитора М. Кузмина: "Воздух был стихией, в которой жила Лидия Иванова - не потому, что вообще это стихия балетного искусства, но в частности Лидии Ивановой как немногим была знакома головокружительная радость отделяться от земли в упругом прыжке. Кость от кости, плоть от плоти любимой дочерью балета была Л. Иванова, балета чистого, классического. Область классического балета - совсем особая, ни с чем не сравнимая, несколько отвлеченная и как бы вневременная. Можно сказать, что всякий имеет лицо, какое заслуживает. Ни трагизма, ни болезненности, ни разнузданных страстей не было на ее серьезных, внимательных, девических, детски-прелестных чертах. Такой она сошла на балетные поля блаженных, такой навсегда и пребудет. Дева-ребенок, невеста..."

Лидочка была "своей" везде - от литературных кругов или актерской компании до рабочих и флотских клубов. Позже мне рассказывали, что в тот роковой день, 16 июня, в ночном трактире "Золотой якорь" на Васильевском острове, где на эстраде играл оркестр из слепцов, произошел такой случай. По ночам в трактире всегда бывали крики и скандалы. Чужих там было мало, все свои из порта, да моряки с судов, и вот один из них подошел к оркестру и попросил слепого дирижера: "Товарищ, сыграй "Вы жертвою пали!" Дирижер, не мигая белыми зрачками, сухо спросил моряка: "По артистке погибшей, что ли?.. Так я сыграю тебе". Моряк цыкнул на шумящий зал: "Заткнитесь! В память артистки будут играть сейчас!" Кабак выслушал траурный марш слепцов молча.

На своем портрете, подаренном мне, Лида сделала надпись: "Мне хотелось бы иногда быть одним из тех звуков, которые создавал Чайковский, чтобы, прозвучав мягко и грустно, раствориться в вечерней мгле". Желание ее исполнилось...